ствовать, ни хозяйничать,—а твое дѣло забавлять меня.—“
И въ самомъ дѣлѣ такъ было. Когда молодой человѣкъ занимался своей куклой, когда одѣвалъ, раздѣвалъ ее, когда цѣловалъ ея ножки,—кукла была смирна и добра, хотя и ничего не говорила; но если онъ забудетъ перемѣнить ея шляпку, если задумается, если отведетъ отъ нея глаза,— кукла такъ начнетъ стучать о свой хрустальный колпакъ, что хоть вонъ бѣги. —Наконецъ не стало ему терпѣнья: возметъ ли онъ книгу, сядетъ ли обѣдать, ляжетъ ли на диванъ отдохнуть,—кукла стучитъ и кричитъ, какъ живая, и не даетъ ему покоя ни днемъ ни ночью;—и стала его жизнь—не жизнь но адъ. Вотъ молодой человѣкъ разсердился: несчастный не зналъ страданій, которыя вынесла бѣдная красавица, не зналъ какъ крѣпко она держалась за врожденное ей Природою сердце, съ какою болью отдала его своимъ мучителямъ, или учителямъ—и однажды, съ просонья,—онъ выкинулъ куклу за окошко; за ето всѣ
