установлена, онъ долженъ ограничиться ею и не имѣетъ больше никакого права на общинную собственность. Вотъ почему право перваго захвата, такое слабое въ естественномъ состояніи, достойно уваженія въ глазахъ каждаго человѣка въ гражданскомъ строѣ. Въ этомъ правѣ не столько уважается то, что принадлежитъ другому, сколько то, что не принадлежитъ себѣ.
Вообще, чтобы утвердить въ какой-нибудь области право перваго завладѣвшаго, необходимы слѣдующія условія: вопервыхъ, чтобы эта область не была еще никѣмъ населена; во - вторыхъ, чтобы занята была только такая ея часть, которая необходима для существованія; въ - третьихъ, чтобы вступили въ ея владѣніе не посредствомъ пустой церемоніи, но путемъ труда и обработки—единственнымъ признакомъ собственности, который, при отсутствіи юридическихъ правъ, долженъ уважаться другими.
Развѣ дѣйствительно даровать потребности и труду право перваго захвата не значитъ расширить его насколько возможно? Возможно ли не ставить предѣловъ этому праву? Достаточно ли поставить ногу на общественную землю, чтобы тотчасъ же обнаружить претензію на владѣніе ею? Достаточно ли проявить разъ силу для изгнанія оттуда другихъ людей, для того чтобы лишить ихъ права вернуться туда когда-нибудь? Какимъ другимъ образомъ можетъ человѣкъ или народъ завладѣть необъятной территорией и отнять ее у всего человѣческаго рода, какъ не посредствомъ захвата, достойнаго наказанія, разъ онъ лишаетъ остальныхъ людей мѣстожительства и пищи, который природа даетъ имъ сообща? Когда Нуньесъ Бальбао именемъ кастильской короны вступилъ на берегу во владѣніе южнымъ моремъ и всей Южной Америкой, было ли этого достаточно, чтобы отнять владѣнія у всѣхъ жителей и устранить всѣхъ монарховъ міра? На такой почвѣ подобныя церемоніи множились довольно безплодно, и католическому монарху оставалось только изъ своего кабинета вдругъ овладѣть всей вселенной, отрѣзавъ потомъ изъ своей имперіи то, чѣмъ раньше владѣли другіе монархи.
Мы видимъ, какимъ образомъ соединенныя и смежныя земли частныхъ лицъ становятся общественной территоріей и какимъ образомъ право верховной власти, простираясь съ подданныхъ на землю, которую они занимаютъ, становится заразъ земельнымъ и личнымъ. Это ставитъ собственниковъ въ большую зависимость и изъ самыхъ ихъ силъ создаетъ гарантію ихъ вѣрности. Это преимущество, кажется, не было хорошенько понято древними монархами, которые, называясь только царями персовъ, скиѳовъ, македонянъ, казалось, разсматривали себя скорѣе какъ правителей людей, чѣмъ какъ властелиновъ земли. Нынѣшніе монархи называются болѣе вѣрно: королями Франціи, Испаніи, Англіи и т. д. Владѣя такимъ образомъ землей, они вполнѣ увѣрены, что владѣютъ ихъ обитателями.
Въ этомъ отчужденіи необыкновенно то, что община, принимая имущество частныхъ лицъ, отнюдь не отнимаетъ его у нихъ; она только обезпечиваетъ за ними законное владѣніе имъ и превращаетъ захватъ въ настоящее право, a пользованіе—въ собственность. Такъ какъ въ этомъ случай собственники разсматриваются какъ хранители общественнаго имущества и ихъ права уважаются всѣми членами государства и поддерживаются всѣми его силами противъ чужеземца, то они, вслѣдствіе передачи правъ, выгодной для общества и еще болѣе для нихъ самихъ, пріобрѣли, такъ сказать, все, что отдали,—парадоксъ, который легко объясняется различіемъ правъ, которыя верховная власть и собственникъ имѣютъ на одинъ и тотъ же предметъ, какъ мы увидимъ ниже.
Можетъ также случиться, что люди начинаютъ соединяться, прежде чѣмъ они чѣмъ-нибудь владѣютъ, и что, завладѣвъ потомъ областью, достаточной для всѣхъ, они пользуются ею сообща или дѣлятъ ее между собою либо на равныя части, либо на части, установленныя верховною властью. Какимъ бы образомъ ни совершилось это пріобрѣтеніе, право, которое каждое частное лицо имѣетъ на свою собственную землю, всегда подчинено праву, которое община имѣетъ на всѣ земли; безъ этого не было бы ни прочности въ общественномъ союзѣ, ни дѣйствительной силы въ отправленіяхъ верховной власти.
Я закончу эту главу и эту книгу замѣчаніемъ, которое должно служить основой всякой общественной системы: именно, что основной договоръ, вмѣсто того чтобы разрушить естественное равенство, напротивъ, замѣщаетъ моральнымъ и законнымъ равенствомъ все то физическое не-
