образомъ случилось это превращеніе, я не знаю. Кто можетъ сдѣлать его законными? Я, кажется, могу разрѣшить этотъ вопросъ.
Если бы я разсматривалъ только силу и дѣйствіе, которое она производитъ, я бы сказали: „поскольку народъ принужденъ повиноваться и повинуется, онъ поступаетъ хорошо; но какъ только онъ можетъ сбросить иго и сбрасываетъ его, онъ поступаетъ еще лучше, такъ какъ при возвращеніи народомъ себѣ свободы посредствомъ того же права, которое отняло ее у него, или они въ правѣ ее взять обратно, или не въправѣ были отнять ее у него". Могутъ возразить, что общественный строй—это священное право, которое служитъ основаніемъ всѣмъ другими. Но это право не дано природой, оно основано на соглашеніяхъ. Необходимо узнать, каковы эти соглашенія. Прежде чѣмъ перейти къ этому, я долженъ установить то, что только что утверждалъ.
ГЛАВА II. О первыхъ обществахъ.
Самое древнее изъ всѣхъ обществъ и единственное естественное—это семья; но даже дѣти связаны съ отцомъ только до тѣхъ поръ, пока они нуждаются въ немъ для сохраненія своего существованія. Какъ только прекращается эта необходимость, уничтожается естественная связь. Дѣти, освобожденные отъ послушанія, которымъ они обязаны отцу; отецъ, освобожденный отъ заботъ, которыми онъ обязанъ по отношенію къ дѣтямъ,—и та и другая сторона становятся снова независимыми. Если они остаются связанными, то уже не въ силу естественныхъ причини, а по своей доброй волѣ, и семья тогда поддерживается только соглашеніемъ.
Эта общественная свобода—слѣдствіе природы человѣка. Его первымъ закономъ является стремленіе къ самосохраненію, его первой заботой—забота о себѣ самомъ,и какъ только они достигаетъ разумнаго возраста, онъ дѣлается своимъ собственнымъ господиномъ, такъ какъ онъ одинъ является судьей въ выборѣ средствъ для самосохраненія. Слѣдовательно, если хотите, семья—первый образецъ политическихъ обществъ: глава ихъ подобенъ отцу, а народъ—дѣтямъ, и всѣ, рожденные равными и свободными, отчуждаютъ свою свободу только для своей пользы. Вся разница въ томъ, что въ семьѣ любовь отца къ дѣтямъ вознаграждаетъ его за заботы о нихъ, а въ государствѣ эту любовь, которой глава не чувствуетъ къ своему народу, замѣняетъ наслажденіе властью.
Гроцій отрицаетъ, что всякая человѣческая власть учреждается въ пользу тѣхъ, которыми управляютъ: онъ приводитъ въ примѣръ рабство. Самый обычный способъ его разсужденія—устанавливать право посредствомъ факта[1]. Можно было бы употребить методъ болѣе послѣдовательный, но не болѣе благопріятный для тирановъ.
По мнѣнію Гроція, слѣдовательно, сомнительно, принадлежитъ ли родъ человѣческій сотнѣ людей или принадлежитъ ли эта сотня людей человѣческому роду; и, повидимому, онъ во всей своей книгѣ склоняется къ первому мнѣнію; къ этому также склоняется Гоббсъ. Такими образомъ родъ человѣческій раздѣленъ на стада скотовъ, изъ которыхъ каждое имѣетъ своего пастуха, оберегающаго его, чтобы пожрать.
Такъ же какъ пастухи по своей породѣ выше, чѣмъ его стадо, такъ и пастыри людей, каковыми являются ихъ правители, принадлежатъ къ высшей породѣ, чѣмъ ихъ народы. По свидѣтельству Филона, такъ разсуждалъ императоръ Калигула, выводя изъ этой аналогіи довольно послѣдовательное заключеніе, что цари—боги, или народы— скоты.
Разсужденіе Калигулы похоже на разсужденія Гоббса и Гроція. Раньше ихъ всѣхъ Аристотель также сказалъ, что люди не созданы природой равными, что одни рождаются для рабства, другіе —для господства.
Аристотель былъ правъ; но онъ принималъ слѣдствіе за причину. Всякій человѣкъ, рожденный въ рабствѣ, рожденъ для рабства; нѣтъ ничего вѣрнѣе этого. Рабы теряютъ все въ своихъ цѣпяхъ, даже желаніе сбросить ихъ;
- ↑ „Ученыя изслѣдованія о государственномъ правѣ являются часто только исторіей древнихъ заблуждеяій, и, изучая ихъ слишкомъ тщательно, напрасно только ломаютъ голову" (Traité des intérêts de la France avec ses voisins par. M. le marquis d'Argenson). И вотъ это именно дѣлаетъ Гроцій.
