Страница:Н. В. Гоголь. Речи, посвященные его памяти... С.-Петербург 1902.djvu/49

Эта страница выверена

только въ глазахъ немногихъ истинныхъ цѣнителей» (т. V, стр. 209—210).

Это противоположеніе «обыкновеннаго» и «необыкновеннаго», какъ предметовъ для искусства вполнѣ равноцѣнныхъ, выступаетъ передъ нами и въ извѣстной параллели, въ VII главѣ «Мертвыхъ Душъ», между двумя писателями, изъ которыхъ одинъ «не измѣнялъ ни разу возвышеннаго строя своей лиры, не ниспускался съ вершины своей къ бѣднымъ, ничтожнымъ своимъ собратьямъ», а другой «дерзнулъ вызвать наружу все, что̀ ежеминутно передъ очами и чего не зрятъ равнодушныя очи». Послѣдній писатель остается мало-оцѣненнымъ толпою: «современный судъ назоветъ ничтожными и низкими имъ лелѣянныя созданія, отведетъ ему презрѣнный уголъ въ ряду писателей, оскорбляющихъ человѣчество, придастъ ему качества имъ же изображенныхъ героевъ, отниметъ отъ него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта: ибо не признаетъ современный судъ, что равно чудны стекла, озирающія солнцы, и передающія движенья незамѣченныхъ насѣкомыхъ; ибо не признаетъ современный судъ, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую изъ презрѣнной жизни, и возвести ее въ перлъ созданья; ибо не признаетъ современный судъ, что высокій восторженный смѣхъ достоинъ стать рядомъ съ высокимъ лирическимъ движеньемъ, и что цѣлая пропасть между нимъ и кривляньемъ балаганнаго скомороха! Не признаетъ сего современный судъ, и все обратитъ въ упрекъ и поношенье непризнанному писателю: безъ раздѣленья, безъ отвѣта, безъ участья, какъ безсемейный путникъ, останется онъ одинъ посреди дороги» (т. III. стр. 131—132).

Возвращаясь къ статьѣ о Пушкинѣ, отмѣтимъ припоминаемый Гоголемъ, какъ иллюстрація къ общему положенію, эпизодъ изъ его дѣтства, показывающій, что разсматриваемый художественный вопросъ останавливалъ на себѣ вниманіе нашего писателя уже очень рано. «Я всегда, — разсказываетъ Гоголь, — чувствовалъ въ себѣ маленькую страсть къ живописи. Меня много занималъ

Тот же текст в современной орфографии

только в глазах немногих истинных ценителей» (т. V, стр. 209—210).

Это противоположение «обыкновенного» и «необыкновенного», как предметов для искусства вполне равноценных, выступает перед нами и в известной параллели, в VII главе «Мертвых Душ», между двумя писателями, из которых один «не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям», а другой «дерзнул вызвать наружу всё, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи». Последний писатель остается малооцененным толпою: «современный суд назовет ничтожными и низкими им лелеянные создания, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта: ибо не признает современный суд, что равно чудны стекла, озирающие солнца, и передающие движенья незамеченных насекомых; ибо не признает современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести её в перл созданья; ибо не признает современный суд, что высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем, и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха! Не признает сего современный суд, и всё обратит в упрек и поношенье непризнанному писателю: без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги» (т. III. стр. 131—132).

Возвращаясь к статье о Пушкине, отметим припоминаемый Гоголем, как иллюстрация к общему положению, эпизод из его детства, показывающий, что рассматриваемый художественный вопрос останавливал на себе внимание нашего писателя уже очень рано. «Я всегда, — рассказывает Гоголь, — чувствовал в себе маленькую страсть к живописи. Меня много занимал