Страница:Н. В. Гоголь. Речи, посвященные его памяти... С.-Петербург 1902.djvu/32

Эта страница выверена

геневъ — немногими тонкими штрихами и, если можно такъ выразиться, акварельными красками (Рудинъ, Ася, Лаврецкій); Достоевскій — рѣшительными, широкими мазками (Ѳедоръ Павловичъ и Дмитрій Ѳедорычъ Карамазовы); Толстой — останавливаясь, главнымъ образомъ, на какой-нибудь одной выдающейся чертѣ оригинала. Своего рода коллективными портретами являются у Гоголя картины среды — напр. губернскаго общества въ «Мертвыхъ Душахъ», уѣзднаго въ «Повѣсти о томъ, какъ поссорился Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ». И съ этой стороны къ нему прямо примыкаютъ Герценъ («Кто виноватъ»), Салтыковъ («Губернскіе очерки»), Тургеневъ («Гамлетъ Щигровскаго уѣзда»), Крестовскій-псевдонимъ («Послѣднее дѣйствіе комедіи»).

Уступая наглядностью живописи, литературные портреты имѣютъ одно огромное преимущество: они могутъ захватить не только данную минуту жизни человѣка, но и все его прошедшее, показать, вмѣстѣ съ результатомъ, всѣ элементы, изъ которыхъ онъ сложился. Не превзойденной и до сихъ поръ высоты это искусство достигло въ изображеніи Плюшкина и Чичикова. За ними слѣдуетъ, часто имъ не уступая, длинный рядъ о̀бразовъ, оставленныхъ намъ преемниками Гоголя. Бельтовъ, Обломовъ, Рудинъ, Лаврецкій, Карамазовы, Іудушка Головлевъ, Андрей Болконскій, Иванъ Ильичъ возвышаются до степени типовъ именно потому, что передъ нами проносится, какъ составная часть дѣйствія или въ ретроспективномъ обзорѣ, значительная часть ихъ жизни. Чѣмъ сложнѣе характеръ, тѣмъ бо́льшую цѣнность пріобрѣтаетъ тотъ методъ, который можно назвать генетическимъ и который пріобрѣлъ право гражданства въ нашей литературѣ больше всего благодаря Гоголю. Глубина проникновенія въ тайники личной жизни позволяетъ ему создать, рядомъ съ романомъ нравовъ, романъ характеровъ, романъ психологическій. Психологическій элементъ, господствующій въ «Портретѣ», въ «Запискахъ сумасшедшаго», въ «Шинели», идетъ въ «Мертвыхъ Душахъ» рука объ руку съ соціальнымъ. Съ особенною силой умѣнье уловить мимолетныя движенія души, извлечь едва теплящееся

Тот же текст в современной орфографии

генев — немногими тонкими штрихами и, если можно так выразиться, акварельными красками (Рудин, Ася, Лаврецкий); Достоевский — решительными, широкими мазками (Федор Павлович и Дмитрий Федорыч Карамазовы); Толстой — останавливаясь, главным образом, на какой-нибудь одной выдающейся черте оригинала. Своего рода коллективными портретами являются у Гоголя картины среды — напр. губернского общества в «Мертвых душах», уездного в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». И с этой стороны к нему прямо примыкают Герцен («Кто виноват»), Салтыков («Губернские очерки»), Тургенев («Гамлет Щигровского уезда»), Крестовский-псевдоним («Последнее действие комедии»).

Уступая наглядностью живописи, литературные портреты имеют одно огромное преимущество: они могут захватить не только данную минуту жизни человека, но и всё его прошедшее, показать, вместе с результатом, все элементы, из которых он сложился. Не превзойденной и до сих пор высоты это искусство достигло в изображении Плюшкина и Чичикова. За ними следует, часто им не уступая, длинный ряд образов, оставленных нам преемниками Гоголя. Бельтов, Обломов, Рудин, Лаврецкий, Карамазовы, Иудушка Головлев, Андрей Болконский, Иван Ильич возвышаются до степени типов именно потому, что перед нами проносится, как составная часть действия или в ретроспективном обзоре, значительная часть их жизни. Чем сложнее характер, тем бо́льшую ценность приобретает тот метод, который можно назвать генетическим и который приобрел право гражданства в нашей литературе больше всего благодаря Гоголю. Глубина проникновения в тайники личной жизни позволяет ему создать, рядом с романом нравов, роман характеров, роман психологический. Психологический элемент, господствующий в «Портрете», в «Записках сумасшедшего», в «Шинели», идет в «Мертвых душах» рука об руку с социальным. С особенною силой уменье уловить мимолетные движения души, извлечь едва теплящееся