даже нѣкоторую зависимость, но вмѣстѣ съ тѣмъ находила въ нихъ необычайную и неизвѣстную въ Европѣ оригинальность и силу. Такъ рѣшался вопросъ о самостоятельныхъ элементахъ русской литературы.
Если мы спросимъ себя, гдѣ источникъ, первое начало этой самостоятельности, отвѣтъ представляется прежде всего недавнимъ историческимъ признаніемъ великой національной заслуги Пушкина. Онъ дѣйствительно привилъ нашей литературѣ самобытное художественное творчество, но онъ еще не исчерпалъ задачи; вторую долю ея исполнилъ Гоголь. Не разъ поднимался вопросъ о томъ, кто изъ двухъ великихъ писателей былъ ближайшимъ вдохновителемъ того движенія, какое совершалось во второй половинѣ столѣтія; кому принадлежало здѣсь основное вліяніе — Пушкину или Гоголю. Предпочесть рѣшительно того или другого было бы дѣломъ произвольнымъ и празднымъ. Литературныя явленія всегда бываютъ столь сложны, что чѣмъ болѣе мы находимъ дѣйствующихъ факторовъ, тѣмъ ближе бываемъ къ истинѣ. Тѣ, кто хотѣлъ сдѣлать Пушкина единственнымъ основателемъ новѣйшей русской литературы, между прочимъ приводили восторженныя слова самого Гоголя, который признавалъ Пушкина своимъ учителемъ; приводили слова Тургенева, который, въ другомъ поколѣніи, считалъ себя ученикомъ Пушкина. Въ самомъ дѣлѣ, Пушкинъ былъ могущественнымъ дѣятелемъ новой русской литературы; онъ завершилъ старый, подготовительный періодъ ея развитія и впервые открылъ путь ея самостоятельнаго, національнаго творчества. Но затѣмъ Гоголь въ свою очередь былъ не менѣе знаменательнымъ дѣятелемъ. Сколько бы самъ онъ ни считалъ Пушкина своимъ учителемъ, ученикъ и учитель были такъ различны, что поставить ихъ въ непосредственную преемственность нѣтъ возможности. Самъ Гоголь указывалъ, что сюжетъ «Мертвыхъ Душъ» былъ данъ ему Пушкинымъ, но тотъ же Гоголь разсказываетъ, что когда онъ прочелъ Пушкину первый очеркъ изъ этихъ «Мертвыхъ Душъ», Пушкинъ былъ пораженъ картиной, для него, очевидно,
даже некоторую зависимость, но вместе с тем находила в них необычайную и неизвестную в Европе оригинальность и силу. Так решался вопрос о самостоятельных элементах русской литературы.
Если мы спросим себя, где источник, первое начало этой самостоятельности, ответ представляется прежде всего недавним историческим признанием великой национальной заслуги Пушкина. Он действительно привил нашей литературе самобытное художественное творчество, но он еще не исчерпал задачи; вторую долю её исполнил Гоголь. Не раз поднимался вопрос о том, кто из двух великих писателей был ближайшим вдохновителем того движения, какое совершалось во второй половине столетия; кому принадлежало здесь основное влияние — Пушкину или Гоголю. Предпочесть решительно того или другого было бы делом произвольным и праздным. Литературные явления всегда бывают столь сложны, что чем более мы находим действующих факторов, тем ближе бываем к истине. Те, кто хотел сделать Пушкина единственным основателем новейшей русской литературы, между прочим приводили восторженные слова самого Гоголя, который признавал Пушкина своим учителем; приводили слова Тургенева, который, в другом поколении, считал себя учеником Пушкина. В самом деле, Пушкин был могущественным деятелем новой русской литературы; он завершил старый, подготовительный период её развития и впервые открыл путь её самостоятельного, национального творчества. Но затем Гоголь в свою очередь был не менее знаменательным деятелем. Сколько бы сам он ни считал Пушкина своим учителем, ученик и учитель были так различны, что поставить их в непосредственную преемственность нет возможности. Сам Гоголь указывал, что сюжет «Мертвых Душ» был дан ему Пушкиным, но тот же Гоголь рассказывает, что когда он прочел Пушкину первый очерк из этих «Мертвых Душ», Пушкин был поражен картиной, для него, очевидно,
