отъ парка. Хотѣли выѣхать въ 8 часовъ, но только въ одиннадцать Агриппина Ивановна вышла. Она была въ сѣромъ полосатомъ платьѣ и большой бѣлой кружевной шляпѣ. У крыльца уже стоялъ хорошенькій плетеный шарабанъ и линейка.
На линейку нагрузили провизію и усѣлись мамаша Селифанова, Катерина Ѳедотовна, еще нѣсколько дамъ и даже Иванъ Семеновичъ со своими удочками, шутникъ, балагуръ и дамскій угодникъ, но уже съ порядочной лысиной и хромой.
Попочка пришла только съ Амосомъ. Ея мамаша была неохотница до большого общества и велѣла дочкѣ сказать, что она не такъ здорова.
Попочка смотрѣла равнодушно, почти брезгливо, и стала, прислонившись къ зеленому забору палисадника. Она была одѣта въ свѣжее, легкое, бѣлое платье, которое сидѣло на ней удивительно. Длинная и блѣдная до прозрачности шея Попочки была полуогкрыта и выходила изъ рюшей и сборокъ, точно окруженная волнами бѣлаго пара.
Агриппина Ивановна усѣлась въ свой шарабанъ и взяла возжи.
— Ну, господа, кто же со мной? крикнула она какъ-то неестественно, потому что, хотя она и дѣлала видъ, что еще не рѣшила и сама не знаетъ, кого возьметъ съ собой, однако, никто не сомнѣвался, что она это уже рѣшила и знаетъ.
Викторъ въ сторонѣ торопливо и вполголоса объяснялъ Пустоплюнди, забѣгая впередъ:
— Она, знаете, вчера намекала и даже приставала — не поѣду-ли я въ шарабанѣ, но я рѣшительно отказался: это не въ моихъ планахъ. Еще
