ухаживаетъ и нравится ей, онъ много страдалъ — не отъ ревности, a отъ какого-то внутренняго чувство дисгармоніи: она... и Викторъ! Викторъ... и она! Не умѣя понять этого чувства, онъ объяснялъ его себѣ безпокойствомъ за ея судьбу: вѣдь Викторъ всего реалистъ шестого класса... Что выйдетъ изъ этой склонности?.. Но тревожило его другое, и радъ онъ былъ, что ошибся, не за нее и не за себя, a за что-то неизвѣстное.
Никакихъ опредѣленныхъ мечтаній онъ не имѣлъ. Ему казалось необходимымъ быть вблизи, a для этого надо и ея согласіе, надо, чтобы она до конца была настоящая, какою онъ ее видѣлъ, и относилась бы ко всему, ему близкому, какъ онъ самъ.
Какъ достичь этого — Пустоплюнди не зналъ.
Онъ бродилъ по чернымъ дорожкамъ парка, странный и глупый, и перепутанныя нелѣпыя мысли ему приходили въ голову.
To ему казалось, что ей слѣдуетъ просто все разсказать и повести ее на полянку съ прямыми соснами; то онъ выдумывалъ себѣ подвиги, припоминая уже слегка и книжки, хотѣлъ спасти ее отъ смертельной опасности или вдругъ просто рѣшался оборвать всю клубнику на грядахъ за аллеей въ одну ночь и подарить клубнику ей... Но это было уже совершенное идіотство.
Пустоплюнди бродилъ до разсвѣта, но ничего не могъ рѣшить. Да ему какъ-то и неловко было рѣшать, точно кому-то слѣдовало распорядиться за него.
Но одно онъ зналъ твердо: что тянуться попрежнему это не можетъ.
