едва очутившись въ обществѣ, и не умѣлъ сразу начать разговора. Такую робость Викторъ считалъ отчасти глупостью, отчасти признакомъ дурнаго воспитанія, a про себя самого думалъ что онъ во-первыхъ — молодецъ, a во-вторыхъ — образцовый кавалеръ во всѣхъ отношеніяхъ.
— Но мы отвлеклись отъ интереснаго вопроса, сказалъ Викторъ, уже начиная слегка скучать со своимъ новымъ знакомымъ. Они представились другъ-другу и говорили въ первый разъ, хотя все лѣто встрѣчались въ общемъ паркѣ. Паркъ былъ невеликъ.
— Да, отъ вопроса, повторилъ Пустоплюнди, опять пугаясь.
— Я вамъ признался, что я влюбленъ, но прошу васъ, пожалуйста... это останется между нами...
— Конечно, пролепеталъ Пустоплюнди.
— У меня есть свои причины; я хочу замедлить объясненіе, a если она узнаетъ стороной... Впрочемъ, она съ вами никогда и не разговариваетъ, прибавилъ Викторъ, не заботясь скрывать настоящую причину своей, какъ будто неосторожной, болтливости.
— Да... она почти не разговариваетъ, уныло сказалъ Пустоплюнди. — Она все съ вами...
— Co мной? Ну, нѣтъ, я даже сталъ избѣгать ея общества. Я вамъ говорю, что я не желаю подавать поводовъ къ толкамъ... Я даже стараюсь ухаживать за другими. Неужели вы не замѣчали? За Женей и потомъ за этой... какъ ее...
Пустоплюнди выпрямился на скамейкѣ и вы-
