Но сейчасъ же вспоминалъ, какъ-то безнадежно, что нельзя этого понять, если не чувствовать...
Въ душѣ y меня былъ только инстинктивный, рѣжущій страхъ, что я одинъ, что она уходитъ и ненавидитъ меня, a я не могу остаться одинъ. Я готовъ бы солгать въ эту минуту, еслибъ это чему-нибудь помогло, a я еще никогда не лгалъ. Я думаю, она увидала, что мнѣ тяжело.
— Ну, хорошо, — перебила она, — ты и самъ, кажется, не подозрѣвалъ, что это такъ случится. Но помни, Володя. Наши отношенія не таковы. Я не могла никогда и не могу быть пассивно-нѣжной матерью. Я тебѣ жизнь отдала до послѣдней капли — и ты мнѣ всю свою отдай, всю, я къ этому шла и не разлучалась съ тобой, и сдѣлала тебя сама — для себя. Можетъ быть, это дурно, мнѣ все равно. Это справедливо. Я на самопожертвованія не способна. Да и поздно теперь. Теперь — какъ бы ты ни любилъ жену, возлюбленную, какъ бы она тебя ни любила — ты безъ меня не проживешь!
Она сказала это злорадно и встала. Я подошелъ къ ней, обнялъ и заглянулъ въ глаза.
— Не мучай меня, — проговорилъ я. — Ну да, я твой, не могу безъ тебя. Я никакихъ женъ не хочу. Я никого не люблю. Мнѣ странно, зачѣмъ ты... Я садъ люблю, я цвѣты люблю и музыку... Прости мнѣ.
Она обняла меня крѣпко и сказала:
— Ты долженъ обѣщать, — что не пойдешъ въ садъ и не увидишь Марту. Ты еще не любишь ея, но я чувствую, не говори, я чувствую, что нельзя... Я знаю, ты можешь измѣнить своему
