казаніе, въ садъ не пошелъ, a вяло слонялся по комнатамъ. Приняться за что-нибудь не было силы.
Я хотѣлъ пойти къ мамѣ, сѣсть съ нею рядомъ, помолчать; несмотря на туманъ, въ которомъ я жилъ послѣдніе дни, я безпокоился, мнѣ недоставало чего-то — я рѣдко видѣлъ маму. Я ей не хотѣлъ ничего разсказывать — вѣдь она не любитъ сада, a это только о садѣ. Но мама была мнѣ нужна, какъ я самъ. Я теперь только понялъ, что она чувствовала не то, что я, и не такъ, какъ я. Но зачѣмъ она обманывала меня столько времени? Зачѣмъ все сдѣлала, чтобы я не смогъ безъ нея жить?
Я сидѣлъ за обѣдомъ — вялый и блѣдный, ничего не ѣлъ. Вдругъ я почувствовалъ чей-то взглядъ на себѣ и обернулся. Мама смотрѣла на меня въ упоръ потемнѣвшими глазами, и столько въ нихъ было неожиданной злобы и ненависти, что я вздрогнулъ, и сердце y меня похолодѣло, хотя я еще ничего не успѣлъ подумать и сообразить.
— Да нѣтъ, я брежу, это мнѣ показалось, этого не можетъ быть, — мелькнуло y меня въ головѣ въ слѣдующую минуту. Но точно большая тяжесть придавила меня, и я сразу уменьшился и съежился и сталъ чувствовать свое собственное тѣло, и мои члены стали мнѣ мѣшать.
Прямо изъ-за стола я пошелъ въ мамину уборную. Мамы тамъ еще не было, но я сталъ ждать. Она придетъ.
Она, дѣйствительно, пришла, — не взглянувъ на меня, сѣла въ большое кресло и молчала. Я тоже молчалъ и страдалъ невыразимо, потому что эти
