Бывало, играя блестящую прелюдію въ концертѣ (теперь ужъ давно я не выходилъ на эстраду), я взглядываю на какого-нибудь пожилого господина въ первомъ ряду и думаю: «вотъ ты смотришь на меня, слушаешь внимательно и знаешь, что́ я играю, потомъ будешь дѣлать толковыя замѣчанія о моей «техникѣ» и «Экспрессіи»… A если бы я бросилъ телерь эту прелюдію и сыгралъ маленькую, простую малороссійскую пѣсенку, которая напомнила бы тебѣ далекіе годы, темный, теплый садъ и, можетъ быть, чьи-нибудь милые, забытые глаза — ты всталъ бы и ушелъ, чтобы скрыть невольныя слезы, радостную грусть и счастье, котораго не даетъ тебѣ блестящая прелюдія. И непремѣнно ты хотѣлъ бы скрыть это счастіе, потому что тебѣ стыдно и кажется, что ты одинъ такъ чувствуешь и другіе не поймутъ, a между тѣмъ всѣ такъ-же чувствуютъ — и каждый стыдится, думая, что онъ одинъ. У каждаго есть свѣтлое облако въ прошломъ.
И y меня оно есть, какъ y всѣхъ.
Скучно разсказывать съ самаго начала, съ тѣхъ поръ, какъ я былъ ребенкомъ. Да и въ двадцать лѣтъ я жилъ такъ же, какъ въ десять. Только въ двадцать я былъ счастливѣе, потому что переросъ маму и могъ гулять съ ней подъ руку. Отношенія же наши не измѣнялись. Бывало, мальчикомъ я часто дѣлалъ ей сцены, когда она уѣзжала въ театръ безъ меня, говорилъ, что она не имѣ-
