часто уходили въ гости, мнѣ съ мопсой и веселѣе. Вставали поздно; напьются кофею — сейчасъ баринъ въ свою комнату, двери кругомъ запретъ и начнетъ наискось, отъ угла до угла, бѣгать, a самъ громко ворчитъ и руками размахиваетъ.
Нижніе жильцы стали жаловаться, безпокойно имъ; спрашиваютъ: боленъ y васъ баринъ? A онъ поворчитъ-поворчитъ, въ книжечкѣ маленькой немного попишетъ и кличетъ барыню: «Соня! Гдѣ ты? Поди сюда!»
Придетъ барыня, сядетъ — и сейчасъ-же онъ ей что-то выпѣвать начнетъ; мало понятно, гулъ одинъ. Кончитъ — и спрашиваетъ барыню:
— Ну, какъ, хорошо-ли?
Ta скажетъ: «хорошо», a иной разъ: «нѣтъ, говоритъ, мнѣ это не нравится, вотъ тутъ-то и тутъ-то плохо».
Баринъ сейчасъ книжечку объ полъ, самъ на диванъ ничкомъ, и кричитъ:
— Что-же теперь?! Ну, что дѣлать? Нѣтъ, вижу, ничего я не могу, ничего!
Потомъ уладится какъ-нибудь, барыня въ гостиную уйдетъ, a онъ опять бѣгаетъ и ворчитъ про себя.
Узнала я, что баринъ нашъ — сочинитель. Нижнимъ жильцамъ толкую: онъ не боленъ, онъ сочинитель, ему нельзя, чтобы не ходить.
— А, сочинитель! Коли сочинитель, говорятъ, такъ ужъ что-жъ дѣлать, ужъ пусть.
A одинъ студентъ внизу былъ, сердитый такой, кричитъ:
— Мнѣ наплевать, что сочинитель! Онъ мнѣ
