Передъ самой отправкой фельдшерицѣ пришлось послѣдніе три рубля отдать.
Наканунѣ, какъ ему ѣхать, я пришла въ Воспитательный; ему ужъ на шейку пломбу надѣли: круглая такая бѣлая косточка, гдѣ его годъ и нумеръ вырѣзаны. Шнурокъ-то короткій, шейку рѣжетъ, узелъ печатью свинцовой припечатанъ, не развязывается.
Я сидѣла, на рукахъ его качала: не мой ты ужъ больше, ты теперь подъ казеннымъ нумеромъ. И знать меня не будешь, когда я навѣстить пріѣду. Прощай, дѣточка моя, запечатанная!
Я считала дни, недѣли, думала, вотъ онъ теперь ужъ смѣется, имя свое знаетъ. Мнѣ изъ деревни писали, что онъ здоровъ, ростетъ.
Къ генералу моему пріѣхали пасынки, молодые люди, веселые такіе, надъ старикомъ все потѣшались. A онъ фотографіей занимался, да манную кашу къ обѣду заказывалъ, чтобы подешевле.
Только стала я замѣчать — ужъ очень онъ ко мнѣ ласковъ: и то, и ce, и книжки даетъ, и гулять посылаетъ, покупаетъ апельсины.
Ну — я ничего.
Какъ-то, поздно вечеромъ, входитъ ко мнѣ генералъ и вдругъ начинаетъ разныя глупости говорить, подарки мнѣ обѣщаетъ, жалованья пятнадцать рублей...
Я страхъ какъ разсердилась, кричу ему:
