на головѣ волосы совсѣмъ бѣлые. Бабка его такъ и прозвала: «Колька сѣдой». Я все вглядывалась въ него, точно запомнить его хотѣла, всѣ примѣточки разсмотрѣла, волоски бѣлые цѣлую, сама плачу. Наконецъ благословила его, три раза перекрестила: — Христосъ съ тобой, дѣтка, поѣзжай съ Богомъ! — И отпустила. Бабка увезла.
Съ того дня я все ждала и дождаться не могла, когда можно будетъ уйти отъ акушерки, чтобы навѣстить Кольку.
Къ генералу явилась еще совеѣмъ слабая, больная. Въ первую же пятницу отправилась въ Воспитательный. По дорогѣ кое-чего мамкѣ купила: сахару, булку французскую. Подъѣхала ближе — упало y меня сердце: можетъ, ужъ и померъ.
Черезъ дворъ прошла, мимо садика; въ прихожей швейцаръ стоитъ, въ красное одѣтъ.
— Раньше, — говоритъ, — двухъ часовъ не пускаютъ, подождите.
Тутъ ужъ много женщинъ дожидалось, и лавки всѣ заняты. Отошла я къ сторонкѣ, сѣла на окно, жду. Прихожая просторная, только невысокая; колонны сѣрыя кругомъ. Около моего окна, на скамейкѣ, сидѣли три женщины; тоже къ дѣтямъ своимъ пришли, видно: всѣ съ узелками, да съ мѣшочками. У самой стѣны, прижавшись, сидѣла должно быть швейка; некрасивая, блѣдная, бѣлокурые волосы гладко подобраны подъ розовый гарусный платокъ; смиренная такая, робкая,
