вича и пошла съ нимъ, — сказалъ Николай. — Она сейчасъ придетъ сюда. A вѣрнѣе всего, что они тутъ, въ сосѣдней комнатѣ. Человѣкъ! двѣ бутылки меду! Пива тоже подай. Вы что пьете, Прасковья Александровна?
— Я ничего не пью, — право, мнѣ ничего не нужно.
— Ну, я одинъ буду пить за ваше здоровье. Только присядьте со мной.
Я сѣла на диванъ. Принесли меду. Сначала я видѣла, какъ онъ тихонько улыбался, наливая себѣ стаканъ, потомъ сразу сдѣлался серьезенъ, поднялся со своего мѣста и сѣлъ рядомъ со мной. Я посмотрѣла на него: онъ былъ блѣденъ, a въ глазахъ его мнѣ почудилось что-то злое и жестокое. Я испугалась и хотѣла встать, но онъ удержалъ.
— Полюбите меня!
— Послушайте, — право, я удивляюсь: не глупый вы мужчина, и вдругъ такія y васъ ни къ чему не нужныя мысли. И гдѣ это только Анна Ивановна?
Онъ помолчалъ.
— Я слыхалъ, Прасковья Александровна — за вами артельщикъ одинъ очень ухаживаетъ?
— Правда, ухаживаетъ. A вамъ-то что? За мной не одинъ онъ ухаживаетъ.
— Вотъ это-то мнѣ и не нравится.
Николай крѣпко обнялъ меня. Я вскрикнула, хотѣла вырваться, но онъ держалъ меня, и наклонившись близко, произнесъ:
— Не кричи, все равно — дверь заперта...
Помню одно, что послѣ я какъ безумная выбѣжала оттуда на улицу. Я не хорошо пони-
