И уйдетъ. A я радовалась, это время мы съ жильцомъ, Николаемъ Ивановичемъ, вдвоемъ просиживали. Я ужъ тогда начала къ нему очень привыкать. Чуть день не повидаю — скучно, и работать не могу. Онъ и въ институтъ часто приходилъ. Я о своей любви ему никогда не говорила, держала себя гордо.
Разъ — это было ужъ въ концѣ мая — онъ цѣлый день не приходилъ. Къ вечеру, часовъ въ восемь, я не вытерпѣла: дай, думаю, пойду къ Аннѣ Ивановнѣ — можетъ, и онъ съ поѣзда вернулся.
Погода стояла славная, тепло, тихо. По улицамъ и огней не зажигали, совсѣмъ день, свѣтло. У Анны Ивановны посидѣла я немного — гляжу, идетъ онъ.
— Здравствуйте, — говоритъ, — какъ здоровье? Душевно радъ васъ видѣть. Я сегодня цѣлый день ѣздилъ, вотъ только сейчасъ съ поѣзда.
Пока мы тамъ сидѣли, я все время надъ нимъ смѣялась, дерзкія рѣчи говорила, сама не знаю отчего. A онъ былъ самолюбивый: вижу я, поблѣднѣлъ, губы кусаетъ — разсердился. Стало мнѣ его жалко, однако я этого не показываю, собираюсь домой.
Анна Ивановна въ разговорѣ нашемъ его сторону держала, спорила со мной. Онъ какъ будто повеселѣлъ.
— Позвольте, — говоритъ, — проводить васъ, Прасковья Александровна; вотъ и Анна Ивановна пойдетъ, погода очень прекрасная.
Мы вышли.
Стало свѣжѣе и какъ будто стемнѣло; часы на
