щавый... Ho тихій и кроткій разговоръ его я слушала сх удовольствіемъ.
Помню, вскорѣ послѣ того, мы его на Троицу на балъ пригласили. Въ этотъ день y дѣвушекъ всегда балъ: двухъ гармонистовъ зовутъ, — большія y нихъ такія гармоніи, — угощенье бываетъ и танцы въ «кругломъ саду».
Вечеръ былъ теплый, ясный; молоденькіе листочки едва развернулись, дни стояли длинные, ночи почти не было — сумерки. Все же, когда чуть стемнѣло, ушли танцовать въ дѣвичью; мы съ нимъ одни остались въ саду, долго гуляли между деревьями.
Онъ мнѣ разсказывалъ о себѣ, говорилъ, что любитъ спокойную жизнь, семейный уголъ... Я молчала; мнѣ было хорошо съ нимъ, и казалось, что я его давно знаю, давно слышала такія рѣчи, тихія и разумныя.
Мой новый знакомецъ, Борисовъ, кротостью вошелъ въ мое сердце. Я его не сразу полюбила. To нравится онъ мнѣ, то будто чую въ немъ что-то хитрое и злое, страшно мнѣ сдѣлается, дальше отъ него быть стараюсь.
Началась y насъ переписка, свиданья пошли. Мы часто видѣлись y Анны Ивановны. Позоветъ она меня къ себѣ, a сама сидитъ-сидитъ — вдругъ вспомнитъ: «Ахъ, Боже мой, вѣдь меня кума Пелагея Васильевна зайти сегодня зачѣмъ-то просила! Ты погоди, Паша, я сейчасъ вернусь».
