Я отогрѣю тебѣ ноги, злой чародѣй, я хорошо умѣю поджаривать такихъ, какъ ты!»
«Оставь, сказалъ старикъ и вскочилъ съ земли, не бей больше, о, Заратустра! Все это было только комедія!
Въ этомъ искусство мое; тебя самого хотѣлъ я испытать, подвергая тебя этому искусу! И, поистинѣ, ты разгадалъ меня!
Но и ты также — далъ мнѣ о себѣ немалое свидѣтельство: ты суровъ, ты, мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты своими «истинами», сучковатая палка твоя вынуждаетъ у меня — эту истину!»
«Не льсти, отвѣчалъ Заратустра, все еще возбужденный и мрачно смотря на него, ты, закоренѣлый фигляръ! Ты лживъ: что толкуешь ты — объ истинѣ!
Ты, павлинъ изъ павлиновъ, ты, море тщеславія, что разыгрывалъ ты, предо мною, ты злой чародѣй, въ кого долженъ былъ я вѣрить, когда ты такъ горько жаловался?»
«Кающагося духомъ, сказалъ старикъ, его — представлялъ я: ты самъ изобрѣлъ нѣкогда это слово —
— поэтѣ и чародѣя, обратившаго наконецъ духъ свой противъ себя самого, преображеннаго, который замерзаетъ отъ своего плохого знанія и отъ своея дурной совѣсти.
И сознайся: нужно было много времени, о, Заратустра, прежде чѣмъ ты замѣтилъ искусство мое и ложь мою! Ты повѣрилъ въ мое горѣ, когда ты держалъ мнѣ голову обѣими руками, —
— я слышалъ, какъ ты горько жаловался: «его слишкомъ мало любили, слишкомъ мало любили!» Что я такъ далеко тебя обманулъ, этому радовались внутри меня злобѣ моя».
Я отогрею тебе ноги, злой чародей, я хорошо умею поджаривать таких, как ты!»
«Оставь, сказал старик и вскочил с земли, не бей больше, о, Заратустра! Всё это было только комедия!
В этом искусство мое; тебя самого хотел я испытать, подвергая тебя этому искусу! И, поистине, ты разгадал меня!
Но и ты также — дал мне о себе немалое свидетельство: ты суров, ты, мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты своими «истинами», сучковатая палка твоя вынуждает у меня — эту истину!»
«Не льсти, отвечал Заратустра, всё еще возбужденный и мрачно смотря на него, ты, закоренелый фигляр! Ты лжив: что толкуешь ты — об истине!
Ты, павлин из павлинов, ты, море тщеславия, что разыгрывал ты, предо мною, ты злой чародей, в кого должен был я верить, когда ты так горько жаловался?»
«Кающегося духом, сказал старик, его — представлял я: ты сам изобрел некогда это слово —
— поэте и чародея, обратившего наконец дух свой против себя самого, преображенного, который замерзает от своего плохого знания и от своея дурной совести.
И сознайся: нужно было много времени, о, Заратустра, прежде чем ты заметил искусство мое и ложь мою! Ты поверил в мое горе, когда ты держал мне голову обеими руками, —
— я слышал, как ты горько жаловался: «его слишком мало любили, слишком мало любили!» Что я так далеко тебя обманул, этому радовались внутри меня злобе моя».
