О, душа моя, не существуетъ теперь нигдѣ другой души, болѣе любящей, болѣе объемлющей и болѣе обширной! Гдѣ же будущее и прошедшее были бы ближе другъ къ другу, какъ не у тебя?
О, душа моя, я далъ тебѣ все, и руки мои опустѣли изъ-за тебя: — а теперь! Теперь говоришь ты мнѣ, улыбаясь, полная тоски: «Кто же изъ насъ долженъ благодарить? —
— долженъ ли благодарить дающій, что берущій бралъ у него? Дарить — не есть ли потребность? Брать — не есть ли состраданіе?» —
О, душа моя, я понимаю улыбку твоей тоски: твое чрезмѣрное богатство само простираетъ теперь тоскующія руки!
Твой избытокъ бросаетъ взоры на шумящее море и ищетъ, и ждетъ; тоска отъ чрезмѣрнаго избыткѣ смотритъ изъ смѣющагося неба твоихъ очей!
И поистинѣ, о, душа моя! Кто бы могъ смотрѣть на твою улыбку и не обливаться слезами? Сами ангелы обливаются слезами отъ чрезмѣрной доброты твоей улыбки.
Твоя доброта и чрезмѣрная доброта не хочетъ жаловаться и плакать: и все-таки, о, душа моя, твоя улыбка хочетъ слезъ, и твои дрожащія уста рыданій.
«Развѣ всякій плачъ не есть жалоба? И всякая жалобѣ не есть обвиненіе?» Такъ говоришь ты сама себѣ, и потому хочешь ты, о, душа моя, лучше улыбаться, чѣмъ изливать въ слезахъ свое страданіе —
— въ потокахъ слезъ изливать все свое страданіе объ избыткѣ своемъ и о потребности виноградника въ виноградарѣ и ножѣ его!
Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою
О, душа моя, не существует теперь нигде другой души, более любящей, более объемлющей и более обширной! Где же будущее и прошедшее были бы ближе друг к другу, как не у тебя?
О, душа моя, я дал тебе всё, и руки мои опустели из-за тебя: — а теперь! Теперь говоришь ты мне, улыбаясь, полная тоски: «Кто же из нас должен благодарить? —
— должен ли благодарить дающий, что берущий брал у него? Дарить — не есть ли потребность? Брать — не есть ли сострадание?» —
О, душа моя, я понимаю улыбку твоей тоски: твое чрезмерное богатство само простирает теперь тоскующие руки!
Твой избыток бросает взоры на шумящее море и ищет, и ждет; тоска от чрезмерного избытке смотрит из смеющегося неба твоих очей!
И поистине, о, душа моя! Кто бы мог смотреть на твою улыбку и не обливаться слезами? Сами ангелы обливаются слезами от чрезмерной доброты твоей улыбки.
Твоя доброта и чрезмерная доброта не хочет жаловаться и плакать: и всё-таки, о, душа моя, твоя улыбка хочет слез, и твои дрожащие уста рыданий.
«Разве всякий плач не есть жалоба? И всякая жалобе не есть обвинение?» Так говоришь ты сама себе, и потому хочешь ты, о, душа моя, лучше улыбаться, чем изливать в слезах свое страдание —
— в потоках слез изливать всё свое страдание об избытке своем и о потребности виноградника в виноградаре и ноже его!
Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою