И я отвѣчалъ: «Мнѣ недостаетъ голоса льва, чтобъ приказывать».
Тогда, какъ легки шопотъ, сказала она мнѣ: «Самыя тихія слова — тѣ, что приносятъ бурю. Мысли, приходящія какъ голубь, управляютъ Міромъ.
О, Заратустра, ты долженъ идти, какъ тѣнь того, что должно наступить: такъ будешь ты приказывать и, приказывая, идти впереди», —
И я отвѣчалъ: «Мнѣ мѣшаетъ стыдъ».
Тогда опять сказала она мнѣ беззвучно: «Ты долженъ еще стать ребенкомъ, чтобы стыдъ не мѣшалъ тебѣ.
Гордыня юноши тяготѣетъ еще на тебѣ, поздно помолодѣлъ ты: но кто хочетъ превратиться въ дитя, долженъ преодолѣть еще свою юность». —
И я рѣшался долго и дрожалъ. Наконецъ сказалъ я то же, что и въ первый разъ: «Я не хочу».
Тогда раздался смѣхъ вокругъ меня. Ахъ, смѣхъ этотъ разрывалъ мнѣ внутренности и надрывалъ мое сердце!
И въ послѣдній разъ сказала она мнѣ: «О, Заратустра, плоды твои созрѣли, но ты не созрѣлъ для плодовъ своихъ!
И такъ тебѣ надо опять уединиться: ибо ты долженъ еще дозрѣть». —
И опять раздавался смѣхъ, удалявшійся отъ меня: тогда наступила вокругъ меня тишина, двойная тишина. Я же лежалъ на землѣ, и потъ катился съ моихъ членовъ.
— Теперь слышали вы все, и почему я долженъ вернуться въ свое уединеніе. Ничего на утаилъ я отъ васъ, мои друзья.
И все это слышали вы отъ меня, всегда самаго молчаливаго изъ всѣхъ людей — и я хочу остаться такимъ!
И я отвечал: «Мне недостает голоса льва, чтоб приказывать».
Тогда, как легки шёпот, сказала она мне: «Самые тихие слова — те, что приносят бурю. Мысли, приходящие как голубь, управляют Миром.
О, Заратустра, ты должен идти, как тень того, что должно наступить: так будешь ты приказывать и, приказывая, идти впереди», —
И я отвечал: «Мне мешает стыд».
Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Ты должен еще стать ребенком, чтобы стыд не мешал тебе.
Гордыня юноши тяготеет еще на тебе, поздно помолодел ты: но кто хочет превратиться в дитя, должен преодолеть еще свою юность». —
И я решался долго и дрожал. Наконец сказал я то же, что и в первый раз: «Я не хочу».
Тогда раздался смех вокруг меня. Ах, смех этот разрывал мне внутренности и надрывал мое сердце!
И в последний раз сказала она мне: «О, Заратустра, плоды твои созрели, но ты не созрел для плодов своих!
И так тебе надо опять уединиться: ибо ты должен еще дозреть». —
И опять раздавался смех, удалявшийся от меня: тогда наступила вокруг меня тишина, двойная тишина. Я же лежал на земле, и пот катился с моих членов.
— Теперь слышали вы всё, и почему я должен вернуться в свое уединение. Ничего на утаил я от вас, мои друзья.
И всё это слышали вы от меня, всегда самого молчаливого из всех людей — и я хочу остаться таким!
