— Ветчина-а! — удивляется Никандр. — Это откуда же у вас? Уж не свиней ли здесь развели?
— Получше свинины. Медвежий окорок.
— Вот как! Это я понимая! Касим, слышишь? Ну-ка, брат, доставай свои ташауры! При такой закуске медлить нельзя. Выпьем да и на боковую.
Сидим, пьем подогретую водку и закусываем копченой медвежатиной, разложенной на листе бересты. С гор плывет густо текучий шум сосны и кедра, неподалеку вспыхнул мягким трепетом молодой осинник. Вспыхнул и сейчас же погас. Волна бежит по траве: по былинкам, по листкам, одиноким цветкам, клоня их голову. А осинник снова недвижен. Четко выделился каждый листок; — глянцевый — матовый, глянцевый — матовый.
В долине только мы четверо проявляем жизнь. Ганс рассказывает:
— Я шел понизу, он поверху; между нами осыпь — никак нельзя подойти ближе, взять на мушку. Он ревет и швыряет камнями…
— А большой он был? — спрашивает Никандр.
— Здоровенный! Когда немного сошлись — я приложился и прямо в ухо. Спихивал по камням, палкой; всю шкуру ободрал.
Я смотрю на Ганса и думаю: „Все-таки он немного прихвастывает“.
— А вы знаете, как Ганс стреляет? — обращаюсь я к гостям. — Идемте-ка покажу.
Веду к пихте.
— Вот, смотрите. Каждый день по пульке в одно и то же место.
Никандр шупает.
