поднял камень и бросил ей в голову, и она задрыгала тонким; серебрящимся хвостом. А из головы текла кровь.
Я только что скипятил чай и хотел разбудить Ганса, как снизу донесся знакомый, такой желанный для нас, голос:
— Эй! Вы! Братья! Затворники телецкие! Встречайте!
Я бросился навстречу, а за мной и Ганс. Ущельем поднимались Никандр и Касим; у обоих за плечами висело по большему мешку.
— Больше не понесу! Бросай, Касим! Довольно! Пусть теперь прут сами! — Он спустил мешок, который сейчас же был подхвачен Гансом.
— Ну, как вы тут замолили грехи-то? — Никандр жмет радостно руку. — А мы, знаешь, на неделю к вам. Что хотите делайте, раньше не уйдем… Ганс! Мы на неделю к вам! Угощай нас дичью, а мы тебя чем-нибудь другим, может быть, получше!
— Что, или арачки привезли?
— Есть, мало-мало! — улыбается Касим.
Я только сейчас догадываюсь, почему он не отдал мне своего мешка — это его угощение.
Со смехом и шутками подходим к дому. Ганс с необычайной для него быстротой принимается потрошить убитых вчера двух тетерок. Мясо их сочно и нежно; пышные перья, попав на огонь, извиваются и шипят, издавая острый запах. Я обращаюсь к Гансу:
— У нас, кажется, осталась еще ветчина?
