скивается рыба. У морщинистых, израненных волнами скал неподвижно; вода пристала к ним. Пролетела скопа с большой рыбой в когтях. Понесла в гнездо, которое видно отсюда — на вершине старого кедра, похоже на шапку. Прежде, чем спуститься, долго кружится над ним.
Сапыш не смотрит. Он поправляет за плечами двадцати фунтовую монгольскую винтовку с подставкой у ствола и начинает рассказывать о своей женитьбе:
— Пошел девка лесом, мой догнал его, схватил. Он брыкался, не давался; но мой сильный был, конь сильный был, прискакал себе аил…
Дальше Сапыш рассказывает, как его братья поехали к невестиному отцу с тремя боченками араки торговаться на счет калыма. Как он после свадьбы в продолжении года работал вместе с женою на тестя. После чего тот дал приданное и построил юрту.
Стемнело. Я спотыкаюсь, наталкиваюсь на деревья, царапаю лицо и руки прутьями. И уже не хочется слушать, не хочется итти. Наконец, Сапыш говорит:
— Ладна! Здесь будет начевка, — он ощупывает траву и сейчас же опускается.
Я оглядываюсь. Кругом темь и близкие, смутные стволы деревьев.
— Где же солонец?
— Там, — неопределенно отвечает Сапыш и принимается жевать.
Все молчит, притаилось, ждет чего-то, какаго-то знака, чтобы разом наполнить все окружающее тысячами разнообразных голосов и звуков. Где-то хрустнула
