ленький зверек, каменный суслик. Поднял голову, смотрит на меня и тихо посвистывает.
Голубое марево, человек и суслик.
Солнце погасло. Горы потемнели; меркнет и небо. Разлита торжественная, мистическая тишина. Вся природа очарована; очарована и моя душа.
Ничуть не страшно в этом молчаливом одиночестве. Может быть, я не найду дорогу, может быть, провалюсь между камней, — ничуть не страшно. Душа, восприявшая окружающую тишину и величие, молится.
Стан свой нахожу только по горящей точке костра. Уже ночь. Где-то внизу кричит сова.
В логу, возле речки, в которой я иногда удил быстроплавких хариузов, неожиданно появилась юрта. Было пусто, мертво: горы да речка, да маленькая лужайка. А три дня спустя, на ней торчала, как копна сена, дымящаяся юрта и возле нее бегали двое голых детенышей.
Мы стояли и рассматривали друг друга. Он — скуластый с сонливыми глазами, в короткой, рваной шубенке, под которой лоснилось коричневое тело, смотрел на меня с некоторым испугом. Я подал ему руку; он пожал, подумал и протянул мне трубку, обтерев конец чубука ладонью. И мы стали дружками.
В тот же день, его жена угостила меня лепешками. Растворила ячменной муки и, подняв подол платья, начала на голом коленке натирать тесто. Потом положила его в горячую золу.
В юрте у Сапыша все законно, все на своем месте.
