и пещеры, по дну — круглые, обточенные валуны. Левый берег кончается где-то под облаками. Вековой кедрач на нем кажется болотным мхом.
Идем по правому, по зеленой бровке, среди цветов. Впереди, верхом на вьючной, мерно покачивается проводник.
— Я старый альпинист, — говорит профессор. — Поднимался на Монблан, на Юнгфрау; этот под’ем пустяки. Но все таки хорошо, что наши не все пошли — связали бы нас.
В нескольких шагах, широкая спина русого человека в больших, подбитых крупными гвоздями, ботинках. А еще дальше — в ряд две фигуры; одна знакомая, в белой рубашке с вышитым подолом. Я мысленно кричу ей:
— „Ну, что — довольна ты? Вот я иду, как ты того хотела?!“
Шум воды стихает. Медленно, одного за другим, засасывает лес: осины, лиственницы, пихты. Под ногами бурелом и густая трава.
Цепко хватаются за платье кустарники таволги, смородины, синей жимолости. На полянах синеет живокость и пестрят жирными, лиловыми брызгами цветки аконита на высоких стеблях.
Все выше и выше.
Лес молчит. Изредка подаст голос дрозд или застучит дятел. С шумом выпорхнул из травы огромный косач. Пущенный вслед ему заряд гукнул и замер. Звук завяз в густых ветвях. Опять молчание. Мягко дробят шаги.
На перевале пьем чай с толканом и сухарями. Русый человек нарвал черно-синих ягод жимолости и
