В юрте еще спят. Вокруг огня — десять мужских полуголых тел, едва прикрытых короткими, рваными шубами.
Подымаются, начинают умываться: набирают в рот воды и, выпуская ее, водят ладонью по лицу. Потом садятся перед огнем на корточки сушиться…
Наруже все ожило, шумит. Деловито перекликаются степенные мужские голоса; черный старик распоряжается приготовлением к торжеству.
Возле маленькой речушки сооружают «таилгу»: высокий столб с раздвоенным концем и на нем длинная жердь с поднятым верхом. Рядом — навес и две пары высоких шестов, соединенных бичевкой с ленточками. Эго „тэкпыш“ — лестница в небо, по которой будет подниматься душа жертвы. На конце каждого шеста птички из теста…
Из темных логов, с горных круч медленно текут гости. На женщинах «чегедыки» (национальная одежда), на мужчинах — островерхие лисьи шапки с кисточкой и шубы крытые парчой и шелком. Едут важно, неторопливо, в седлах сидят прямо. Мужчины сворачивают к таилге и с поклоном кладут у ног кама жертву — «ташаур» араки. Женщины направляются к двум крайним юртам, где второй день алтайки гонят из молока водку. Присутствовать на камланиях Ульгеню им нельзя.
Понеслись звуки, отрывистые, звонкие, и долина наполнилась переливающимся гулом.
Толпа стоит бесстрастная, молчаливая; изредка меняются трубками. Неожиданно примешиваются два крикливо-гудносые голоса. Будто на спор, гонятся друг за другом, захлебываются, и так же неожиданно,
