Впереди, на гнедом коне трясется узкоплечая фигура Касима. Едем по ущельям и узким логам, через сопки и увалы, все выше и выше. Кедр, пихта, лиственница, кой-где береза. Между толстых, прямых стволов курчавится черемуха, вьются упругими спиралями, все спутывая, дикий хмель и алтайская лиана.
Я кричу в трясущуюся спину:
— Касим! Далеко еще?
Гнедой конь сразу переходит на шаг. Касим неторопливо вынимает из-за пояса коженый кисет с бахромой, потом огниво в медной оправе. Закурив, переводит на меня узкие, черные глаза:
— Мало-мало подходя!
Помолчал и снова соблазнительное:
— Гуляй там будет! Много арачка, много махан!..
В горной долине пять остроконусных юрт и широкие клетки загонов. А с трех сторон стиснули лесистые и голые массивы, упершиеся в безоблачное, яркое небо. Кучка мужиков втыкает шесты с белыми ленточками, вкапывает подчищенные березы; двое плетут волосяную веревку.
— Эзендер! (здравствуйте).
— Эзень, эзень!
Широко зевнула скрипучая дверь, и в черной дыре — старушечья голова с двумя седыми косичками. Оба шагаем туда, через порог, тонем в дымной мути.
Направо, налево — все одинаковы. Полусогнувшиеся, с поджатыми ногами, сидят в два ряда, молча меняются трубками и звучно, сквозь зубы, цыркают
