когда их не было в поле моего зрения. Я подходил к ним, как к цветам, которые привлекали и богатством формы, и яркостью окраски, и нежностью переходящих тонов и безконечным разнообразием ароматов; как к цветам, в чашечках которых скрыта непостижимая тайна вечно женственного, тайна пола и духа. Подходил, как к источнику на грани бытия, в котором бесстрастные души, блуждающие в пустыне доначального, обретают человеческую жизнь с ее радостями и скорбями.
Женщины привлекали меня каждая своим и по своему. Но ни одна из них не могла сказать, что владела моими волею и душою дольше того, сколько потребно это для краткого мига любви. Сходясь с ними безсчетное число раз, отдавая им свою страсть и нежность, я ни одной из них ни разу не произнес трепетно-сладостного „люблю“.
Правда, я этого слова и теперь еще не сказал, и, вероятно, не скажу. Но что значит слова, когда сейчас все мое естество ликующим бытием своим кричит об этой любви. Когда непрерывно излучающаяся мысль моя разносит это всему миру!
В яркие, солнечные дни, в долине, мы слушаем шопот деревьев, вздохи земли, изнеженной лучами солнца, и внемлем душистой молитве цветов; подсматриваем у природы ее сокровенные тайны.
А в часы мягко ступающего вечера; в часы нарастающего окрест брожения творческих земных соков, — она становится ближе мне и роднее. Тогда душа моя растет, ширится, и льется из нея, как из переполненного бокала, пенистое вино слов.
Как-то я рассказал ей:
