одни кузнечики, стрекочущие в траве тысячами голосов. При каждом шаге они так и брызжут в стороны, — большие и малые, всяких цветов. По стволу сосны деловито стучит дятел. Подкрадываюсь, посмотреть его, энергичного, хлопотливого… Так и есть — камыртка, — черный с красной головкой…
Между ветвей то и дело попадаются нити паутины, и в них бьется мелкая мошкара. У старого, голого пня поместилось большое семейство тонконогих грибков, похожих на кораллы. Я срываю один из них и рассматриваю. Прекрасный! Изумительный! Нежные складочки, прозрачная кожица, и весь он такой слабый, хрупкий, что нельзя прикоснуться, не оставив следов грубых рук.
Мне грустно немного. Сажусь на траву и смотрю в небо; оно все такое же: далекое, спокойное, бесстрастное.
И вдруг мне показалось, что небо, огромная часть его, имеет тонкую трещину, такую, какие бывают на стекле. Я долго не отвожу пристального, испуганного взгляда от этой, чуть-чуть выгнутой, тонкой трещины. Слышно шмелиное жужжание.
Момент — и трещина пропадает, рвется у самых моих глаз. И небо снова нетронутое, блещущее чистотой и непорочностью.
Это была лишь нить паутины, попавшая в фокус моего зрения. А виновник ее исчезновения, большой шмель, уже прильнул к тощей, белой кашке и пытается вытянуть из нее капельку меду…
Мне хочется крикнуть ей, ушедшей:
— Слышешь ли ты меня?!. Два венка я тебе сплел: в праздник весны, из аромата первых встреч,
