Идет осень. Медленно идет, неторопливыми, ровными шагами. Но ход ее настойчив и непрерывен. Никому ни на каком коне не ускакать от нее.
Еще позавчера, на березах и осинах были только тонкие, желтые пряди; а сегодня деревья озолочены уже наполовину. Полувысохший лист срывается от легкого порыва ветра и, безпомощно, жалко крутясь, падает на землю.
Но больше всего видно это на мелкой растительности; осень крепкой пятой наступила на нее.
Желтеет, сохнет трава. Высокие стебли живокости, чуть ли не вчера поднимавшие свои синие цветы выше моего роста, затвердели и поникли; отпадают от них почерневшие листья. Та же участь постигла и лиловый борец, на котором висят одинокие, умирающие лепестки цветов. Среди блеклой зелени ярко краснеет трехлапчатый земляничник; кой-где сверкают кровяными капельками ягодные веточки костяники. Сорвешь их, возьмешь в рот, и сейчас же выбросишь — наполнены они солоноватой, невкусной жидкостью.
Вот заросли папоротника. Это теперь кладбище папоротника. Прикоснешься к зубчатым, благородным листам, — и они обращаются в прах.
Кой-где чивикнет птица; ей откликнется другая. Голоса их робкие, неуверенные. Перекликнутся и замолчат обе, — обменялись парой своих птичьих слов о разлитой грусти осени, и снова ушли в свое одиночество.
Полны жизни и неугомонны по летнему лишь
