къ лавкамъ и пюпитрамъ, на которыхъ 1795 годъ, артистически вырѣзанный тамъ и сямъ ножичкомъ какого-нибудь шалуна 18-го столѣтія, свидѣтельствовалъ объ ихъ двадцати-пяти лѣтнемъ существованіи; здѣсь-же, упираясь на бронзовыя и покойныя перила, поднялся я по широкой и удобной лѣстницѣ, устланной такими коврами, которые бы годились въ любую гостинную (въ то время ожидали какое-то важное лицо); здѣсь я увидѣлъ въ передней зеркало аршина въ четыре вышиною, вѣроятно назначенное для туалета гимназистовъ, что доказывала щеточка, лежавшая на столѣ возлѣ зеркала; стѣны корридоровъ и классовъ были выкрашены масляными красками; полы были паркетные даже тамъ, гдѣ очень хорошо можно было-бы обойтись и безъ нихъ. Нельзя было также не любоваться скамьями и пюпитрами, отлично выполированными, и въ которые можно было смотрѣться какъ въ зеркало.
У дверей стояли швейцары, изъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ, въ мундирахъ съ галунами и тройными нашивками. Грудь ихъ была увѣшена различными медалями. У всѣхъ этихъ солдатъ былъ воинственный и гордый видъ; не смотря на то они показались очень услужливыми, потому что съ большимъ усердіемъ подбѣгали ко всякому приходящему и снимали съ него шинель. Я вспомнилъ о нашемъ старомъ сторожѣ въ м—ской гимназіи, одѣтомъ просто въ блузу и въ полотняномъ фартукѣ. У него одного было на рукахъ до 300 шинелей и столько-же паръ калошъ, и онъ никогда не бралъ на себя трудъ снимать или надѣвать одежду у кого нибудь изъ приходящихъ. Невольно началъ я сравнивать Гессенъ-Кассельское курфиршество съ Русской Имперіею, и, признаюсь, что предпочтеніе было на сторонѣ Россіи.
Ровно въ двѣнадцать часовъ раздался звонокъ, и въ одинъ мигъ классы опустѣли.
Директоръ представилъ меня моимъ будущимъ товарищамъ. Они были всѣ по большей части молоды и одѣты довольно изысканно. Нѣкоторые изъ нихъ заговаривали со мной по французски, другіе по нѣмецки. Учителями иностранныхъ языковъ я былъ принятъ очень ласково, и они поспѣшили познакомить меня съ моими будущими обязанностями.
Въ это время ученики безъ шума прохаживались по корридору; нѣкоторые разговаривали съ директоромъ довольно развязно, но соблюдая должное уваженіе; между ними я встрѣтилъ много съ
к лавкам и пюпитрам, на которых 1795 год, артистически вырезанный там и сям ножичком какого-нибудь шалуна 18-го столетия, свидетельствовал об их двадцати-пяти летнем существовании; здесь-же, упираясь на бронзовые и покойные перила, поднялся я по широкой и удобной лестнице, устланной такими коврами, которые бы годились в любую гостинную (в то время ожидали какое-то важное лицо); здесь я увидел в передней зеркало аршина в четыре вышиною, вероятно назначенное для туалета гимназистов, что доказывала щеточка, лежавшая на столе возле зеркала; стены коридоров и классов были выкрашены масляными красками; полы были паркетные даже там, где очень хорошо можно было-бы обойтись и без них. Нельзя было также не любоваться скамьями и пюпитрами, отлично выполированными, и в которые можно было смотреться как в зеркало.
У дверей стояли швейцары, из отставных унтер-офицеров, в мундирах с галунами и тройными нашивками. Грудь их была увешена различными медалями. У всех этих солдат был воинственный и гордый вид; не смотря на то они показались очень услужливыми, потому что с большим усердием подбегали ко всякому приходящему и снимали с него шинель. Я вспомнил о нашем старом стороже в м—ской гимназии, одетом просто в блузу и в полотняном фартуке. У него одного было на руках до 300 шинелей и столько-же пар калош, и он никогда не брал на себя труд снимать или надевать одежду у кого нибудь из приходящих. Невольно начал я сравнивать Гессен-Кассельское курфиршество с Русской Империею, и, признаюсь, что предпочтение было на стороне России.
Ровно в двенадцать часов раздался звонок, и в один миг классы опустели.
Директор представил меня моим будущим товарищам. Они были все по большей части молоды и одеты довольно изысканно. Некоторые из них заговаривали со мной по французски, другие по немецки. Учителями иностранных языков я был принят очень ласково, и они поспешили познакомить меня с моими будущими обязанностями.
В это время ученики без шума прохаживались по коридору; некоторые разговаривали с директором довольно развязно, но соблюдая должное уважение; между ними я встретил много с
