Старшій офицеръ говорилъ тихимъ, даже ласковымъ и нѣсколько взволнованнымъ голосомъ.
— Я не топилъ Діанки, ваше благородіе! — отвѣтилъ Зябликовъ, взглядывая на Павла Никитича.
Въ его умныхъ, наглыхъ глазахъ было что-то проницательноеи фамильярное, дающее понять, что онъ, отверженецъ, нуженъ старшему офицеру и пойдетъ на соглашеніе.
— Не ври, Зябликовъ. Сознайся лучше. Буду ходатайствовать, что бы больше ста ударовъ не получилъ. И наказывать будутъ легче! — еще мягче убѣждалъ Павелъ Никитичъ. — А откровенное сознаніе покажетъ мнѣ, что ты можешь исправиться. И что бы поощрить, дамъ отъ себя награду. На гулянку на берегу получишь два доллара! — прибавилъ старшій офицеръ.
И, нѣсколько смущенный, вдругъ почувствовавшій, что дѣлаетъ что-то очень подлое, Павелъ Никитичъ отвелъ глаза отъ упорнаго и наглаго взгляда.
Зябликовъ быстро рѣшилъ, что сдѣлка выгодная.
Едва замѣтная ироническая усмѣшка мелькнула въ его глазахъ, когда онъ отвѣтилъ:
— Что жъ запираться передъ вами, ваше благородіе. Вы наскрозь изволите видѣть человѣка, ваше благородіе. Я Діанку утопилъ.
— Давно бы пора. Совѣсть-то въ тебѣ еще
