ми, а другіе не хотѣли вмѣшиваться не въ свое дѣло.
Да капитанъ и ни съ кѣмъ не входилъ въ разговоры. Только говорилъ по службѣ и былъ лакониченъ.
Въ офицерахъ капитанъ возбуждалъ непріятное и досадное чувство робости и какого-то невольнаго страха передъ импонирующею властностью неустрашимости и дерзкаго хладнокровія. Его одиночество и нелюдимость, и суровая молчаливость интриговали и оскорбляли офицеровъ. Всѣ были недовольны мрачнымъ капитаномъ, какъ часто называли его.
Не смотря на годъ командованія клиперомъ, онъ оставался неразгаданнымъ и загадочнымъ. Конечно, еще чаще судачили о немъ въ каютъ-компаніи и пробирали его, главнымъ образомъ, за то, что держитъ себя отчужденно и, нарушая морскія традиціи, не приглашаетъ офицеровъ по очереди къ себѣ обѣдать, и отказался разъ навсегда обѣдать по воскресеньямъ въ каютъ-компаніи да и на берегу тоже всегда одинъ. А со старшимъ офицеромъ, своимъ ближайшимъ помощникомъ, еще молчаливѣе и скрытнѣе и не особенно даетъ ему самостоятельности. Это случилось какъ-то само собой, безъ объясненій съ какой бы то ни было стороны. Капитанъ, казалось, не очень-то цѣнитъ Павла Никитича, но не разносить. А Павелъ Никитичъ старается еще болѣе, и еще болѣе
