Только два унтеръ-офицера молчали.
По ихъ лицамъ было видно, что они недовольны рѣшеніемъ боцмана.
Но этика прежнихъ матросовъ не допускала кляузъ по начальству, и оба унтеръ-офицера не имѣли смѣлости сказать, что изъ-за Зябликова не стоитъ терпѣть, и можно бы указать на него.
Рыжій веснушатый унтеръ-офицеръ, наконецъ, предложилъ сейчасъ же форменно своротить рожу Зябликова и пристращать, что на берегу его изобьютъ до полусмерти.
— Тогда повинится! — прибавилъ рыжій.
Боцманъ нахмурился и сердито спросилъ рыжаго:
— Это ты куда гнешь? По какой такой совѣсти?
Рыжій заморгалъ глазами и, точно не понимая вопроса, отвѣтилъ:
— Я, слава Богу, по совѣсти, Иванычъ.
— Такъ не верти лисьимъ хвостомъ... Ежели избить сейчасъ Зябликова, такъ сразу обозначится, на кого мы указываемъ... Почище кляузы придумалъ... А еще «по совѣсти»!
— Невдомекъ, значитъ, Иванычъ. Не сообразилъ, значитъ! — увильнулъ унтеръ-офицеръ.
— То-то, непонятливый! — насмѣшливо проговорилъ боцманъ. — На берегу Зябликова проучимъ, а пока что, какъ Богъ дастъ, какая будетъ отчаянная раздѣлка отъ капитана! Онъ придумаетъ! — прибавилъ угрюмо боцманъ.
