И нѣсколько успокоенный, что хмурый капитанъ не спишетъ съ клипера своего старшаго офицера за распущенность матросовъ, вызвавшую бунтъ, Павелъ Никитичъ уже менѣе гнѣвно посмотрѣлъ на боцмана и спросилъ:
— Кто этотъ подлецъ?
Боцманъ только что въ пылу гнѣва, обѣщавшій Зябликову указать на него, какъ на виновника, былъ убѣжденъ, что, назови онъ Зябликова, и онъ, и команда будутъ спасены.
Но послѣ мгновенной душевной борьбы онъ торопливо и рѣшительно отвѣтилъ:
— Не могу знать, ваше благородіе!
И на душѣ боцмана вдругъ стало спокойнѣе и яснѣе. Онъ точно нашелъ разрѣшеніе душевной смуты противъ правды.
— Долженъ знать!.. Убѣждалъ, что бы виновный признался?
— Сказывалъ, ваше благородіе.
— Говорилъ, что за одного негодяя всѣ отвѣтятъ?
— Говорилъ, ваше благородіе.
— И молчитъ?
— Молчитъ.
— Кого подозрѣваешь?
— Можно и ошибиться, ваше благородіе.
— Однако?..
— Грѣха на душу не приму, ваше благородіе...
