ника). И карьера отъ того... Нелицепріятный! Независимый! — лгалъ Нерпинъ, перевирая слышанную имъ сплетню.
Пересвѣтовъ теперь ужъ неостанавливалъ лейтенанта, который хоть и въ статскомъ платьѣ, а все-таки, не смѣлъ по долгу дисциплины такъ ругать начальника эскадры, и капитанъ прежде, разумѣется, не позволилъ бы подчиненному такихъ рѣчей.
Егоръ Егоровичу, напротивъ, было пріятно слушать брань и сплетни на Сѣверцова, да еще безъ свидѣтелей и въ конторѣ иностраннаго отеля, въ которой сидѣлъ англичанинъ-хозяинъ (конечно, «подлый» и «воображаюшій о себѣ»), разумѣется, ни слова не понимавшій и только недовольно пучившій и безъ того слегка выпяченные голубые глаза, словно бы находя, что для разговоровъ мѣсто не «office», a «parlour».
Но еще пріятнѣе и успокоительнѣе было то, что ревизоръ, повидимому, не былъ въ отчаяніи и, казалось, далеко не вѣрилъ возможности быть подъ судомъ.
«Положимъ, Нерпинъ и легкомысленный человѣкъ, но неглупый и ловкій», — думалъ Егоръ Егоровичъ и сказалъ бывшему ревизору:
— Іэдемъ, Александръ Ивановичъ, на одномъ пароходѣ...
— Обязательно съ вами, Егоръ Егорычъ... И старшій механикъ вмѣстѣ, Егоръ Егорычъ...
