съ такой-же ясностью, какъ въ деревенской часовнѣ или буддійскомъ храмѣ. Полинезія изумляетъ насъ богатыми рѣзными издѣліями, которыя, къ сожалѣнію, съ ихъ загадочной фантазіей, кажутся намъ книгами съ семъю печатями. Но мы знаемъ, что нѣкогда топоры Мангайи (Гервеевы острова) могли вырѣзываться только зубами акулы, что углубленія на нихъ назывались норами угрей, а выпуклости — утесами, и что весь орнаментъ 
Рѣзныя палицы изъ Лунды. (Коллекція М. Бухнера, въ Мюнхенскомъ этнографическомъ музеѣ.) былъ сочетаніемъ символовъ. На глиняныхъ чашахъ пуэблосовъ края, имѣющіе форму лѣстницы, представляютъ ступени, по которымъ духъ спускается въ чашу. Вѣчныя повторенія однихъ и тѣхъ же миніатюрныхъ фигуръ, подобно 555 изображеніямъ Будды въ храмѣ Бурубудора на Явѣ, служатъ выраженіемъ религіозной неподвижности и отсутствія художественной свободы. Искусство дикихъ народовъ долго предпочитаетъ мелкіе элементы и изъ соединенія ихъ создаетъ самыя крупныя произведенія. Въ сопоставленіи сжатыхъ илй съуженныхъ человѣческихъ и животныхъ фигуръ (см. рис. стр. 71) на дверныхъ столбахъ новозеландцевъ или новокаледонцевъ, на племенныхъ столбахъ сѣверо-западныхъ индѣйцевъ ничто въ отдѣльности не заявляетъ о себѣ. Свобода выказывается только въ ихъ орнаментальномъ сочетаніи. Поэтому въ древней Америкѣ скульптура никогда не могла подняться надъ тысячами грубыхъ произведеній. Все традиціонное принижаетъ; это замѣчается и здѣсь, и въ болѣе грубыхъ работахъ западно-африканскихъ рѣзчиковъ фетишей, живущихъ въ особой промышленной священной деревнѣ, Тогосъ, вблизи Беха. Если даже въ узорахъ тапы океанійцевъ (см. раскрашенную таблицу „Узоры тапы“), скрываются символы, то вся орнаментика, какъ нѣкогда выразился Бастіанъ, составляетъ символическое преддверіе письма; она имѣетъ опредѣленный смыслъ. Искусство медленно развивается, стремясь къ извѣстному выраженію, но оно становится свободнымъ только въ ту минуту, когда само забываетъ объ этомъ намѣреніи. Символы превращаются въ простыя тѣла и линіи, которыя изображаются, окрашиваются или сопоставляются такъ, чтобы это соотвѣтствовало чувству красоты. Но и тогда орнаментъ является только возвышеніемъ копіи съ натуры, по большей части снимка съ человѣческаго лица или тѣла. Почти изъ каждаго персидскаго ковра на насъ смотритъ, по меньшей мѣрѣ, глазъ, являющійся во многихъ мѣстахъ, чтобы отклонить вліяніе дурного глаза (см. рис. стр. 71). Лицевой орнаментъ попадается въ такомъ изобиліи и разнообразіи, что онъ возвращается во всѣхъ украшеніяхъ, поднимающихся выше самаго простого, и въ особенности выступаніемъ глаза (см. рис. стр. 69) выказываетъ свое существованіе тамъ, гдѣ его никакъ нельзя
