Не только дикіе народы довольствуются однимъ словомъ для различныхъ цвѣтовъ, вовсе несходныхъ между собою, но и на высшихъ ступеняхъ культуры проявляется то-же безплодіе въ образованіи словъ. Крестьянинъ Средней Германіи нерѣдко фіолетовый цвѣтъ называетъ бурымъ; японецъ для наименованія голубого или зеленаго обыкновенно безразлично употребляетъ одно и то-же слово „ao“.
Богатство языка обусловливается потребностью. Для самыхъ цивилизованныхъ изъ нынѣшнихъ народовъ Европы можно установить общее правило, что у нихъ средне-образованные люди пользуются лишь весьма небольшой частью словаря ихъ языковъ. Англійскій языкъ выражаетъ притязаніе на обладаніе 100,000 словъ, но англійскій сельскій рабочій употребляетъ изъ нихъ не болѣе 300. Тамъ, гдѣ народы болѣе высокой цивилизаціи сталкиваются съ менѣе цивилизованными народами, языкъ послѣднихъ легко поддается оскудѣнію, заимствуя у первыхъ множество словъ; но это оскудѣніе не служитъ выраженіемъ его культурнаго уровня, а является лишь историческимъ фактомъ въ жизни этого языка. Убѣдительнымъ прймѣромъ того можетъ служить нубійскій языкъ, сильно проникнутый арабскимъ. Для солнца, луны и звѣздъ у нубійцевъ есть особыя слова, но обозначенія времени—годъ, мѣсяцъ, день, часъ—они заимствовали изъ арабскаго; вода, море, рѣка у нихъ одинаково называется „essi“, а Нилъ они называютъ „Tossi“. Для всѣхъ туземныхъ домашнихъ и дикихъ животныхъ у нихъ имѣются свои слова, а все, что относится къ домостроительству и судоходству, они называютъ арабскими именами: Богъ, духъ, рабъ, понятія о родствѣ, части тѣла, оружіе, полевые плоды и все, относящееся къ печенію хлѣба, носитъ нубійскія названія; напротивъ, слуга, другъ, врагъ, храмъ, молиться, вѣрить, читать — имѣютъ арабскія наименованія. Всѣ металлы они зовутъ по арабски, за исключеніемъ желѣза. „Какъ берберскій, языкъ ихъ богатъ, какъ арабскій, бѣденъ“.
Насколько именно смѣшеніе языковъ ведетъ къ ихъ обогащенію и дѣлаетъ ихъ болѣе цѣлесообразными, мы изъ всѣхъ европейскихъ языковъ видимъ всего болѣе на англійскомъ языкѣ, заключающемъ почти одинаковое количество словъ германскаго и романскаго происхожденія. Многія изъ презираемыхъ чуждыхъ словъ оказываются необходимыми. Достаточно вспомнить о новыхъ посадкахъ и прививкахъ, происшедшихъ на почвѣ каждаго американскаго, полинезійскаго и африканскаго языка, чтобы понять, насколько это должно было облегчить миссіонерамъ переводъ, хотя бы простѣйшихъ, библейскихъ разсказовъ и основныхъ твореній христіанской литературы. Въ области каждаго миссіонера труднѣе всего былъ переводъ понятія „Богъ“.
Насколько тяжелая необходимость ведетъ къ одинаковымъ проявленіямъ даже у людей, лишенныхъ языка отъ природы, мы видимъ въ интересномъ фактѣ, отмѣченномъ Ливингстономъ въ царствѣ Казембе, гдѣ онъ нашелъ глухонѣмого, объяснявшагося тѣми-же знаками, какъ и необучавшіеся люди того-же рода въ Европѣ. Легко понять, что языкъ знаковъ и жестовъ бываетъ тѣмъ употребительнѣе, чѣмъ бѣднѣе и проще настоящій языкъ, чѣмъ менѣе разнообразны и отвлеченны идеи, которыя должны быть выражены. Частымъ употребленіемъ и этотъ родъ языка можетъ дойти до совершенства, о которомъ мы, имѣющіе въ своемъ распоряженіи тысячи словъ, не можемъ составить себѣ никакого представленія. Въ простые кивки и тѣлодвиженія народы, бѣдные культурой, вкладываютъ гораздо болѣе, чѣмъ это дѣлаемъ мы. Вотъ, что объ этомъ говоритъ Ливингстонъ: „когда африканцы кого-нибудь манятъ, они опускаютъ ладонь внизъ, связывая съ этимъ понятіе, что они желаютъ положить руку на извѣстное лицо и привлечь его къ себѣ. Если это лицо находится по близости, зовущій вытягиваетъ правую руку на одной линіи съ грудью и дѣлаетъ движеніе, какъ будто хочетъ этого другого охватить
