имѣющихъ разнообразныя сношенія странахъ — Бирмѣ, Пегу и Араканѣ, съ большею ограниченностью языковъ въ близко лежащихъ къ нимъ горныхъ областяхъ верхняго Иравади; Гордонъ въ одномъ Манипурѣ нашелъ 12 діалектовъ; тамъ часто 30 или 40 семействъ говорятъ своимъ нарѣчіемъ, непонятнымъ другимъ семьямъ. Этимъ масштабомъ могутъ измѣрять столь частыя указанія чрезмѣрно большого числа языковъ у мелкихъ народовъ. Разнообразіе нарѣчій, на которыхъ говорятъ бушмены и которыми обозначаются различія группъ, раздѣляемыхъ только цѣпями холмовъ или теченіемъ рѣкъ, Моффатъ сводитъ исключительно къ культурному состоянію, не имѣющему общаго центра и общихъ интересовъ, однимъ словомъ, ничего такого, что̀ могло-бы способствовать закрѣпленію языка. Любопытно видѣть, насколько языкъ — „бечуановъ-бушменовъ“, балаловъ, живущихъ, какъ племя парій, среди бечуановъ, является измѣнчивымъ, выказывающимъ различныя особенности у каждаго племени, между тѣмъ, какъ бечуаны, ихъ властители, въ общественныхъ совѣщаніяхъ и частныхъ бесѣдахъ и пѣсняхъ, свой языкъ (сичуана) поддерживаютъ и распространяютъ въ полной чистотѣ.
Но слѣдуетъ остерегаться ставить слишкомъ низко разговорный языкъ, также обладающій охранительной силой, и допускать безъ всякой критики излишнюю подвижность формъ языка. Благодаря Швейнфурту, мы знаемъ, что джуры и белланы, несмотря на раздѣляющее ихъ пространство, сохранили шиллукскій языкъ почти безъ измѣненія. Послѣдніе всею областью бонговъ отдѣлены отъ джуровъ, и первые также отдѣлены отъ шиллуковъ. Достаточно также обратить вниманіе на незначительныя различія самыхъ отдаленныхъ нарѣчій Банту. Мы можемъ признать только грубою ошибкой наблюденія, когда Вальдекъ, какъ онъ писалъ изъ страны Паленкэ Жомару, въ 1833 г. не могъ уже пользоваться словаремъ, который онъ составилъ не далѣе, какъ въ 1820 г. Мы достаточно знаемъ, съ какою небрежностью составляются многіе подобные словари. Даже въ лучшихъ спискахъ словъ „дикихъ“ языковъ, составленныхъ англичанами или американцами, вслѣдствіе произвольности транскрипціи, большое число словъ для нѣмцевъ и для французовъ вовсе не пригодно при обращеніи съ туземцами.
Во всякомъ случаѣ, можно принять за правило, что, чѣмъ народъ крупнѣе, чѣмъ взаимныя отношенія его тѣснѣе, чѣмъ тверже выработаны его соціальныя расчлененія, чѣмъ больше единства въ его обычаяхъ и воззрѣніяхъ, тѣмъ языкъ его менѣе измѣнчивъ. Рѣчи въ общественныхъ собраніяхъ, народныя пѣсни, законодательныя правила для народа, въ нѣсколько меньшей степени, производятъ то же вліяніе, какъ и письменностъ. Они не даютъ растекаться языку на безчисленные ручьи діалектовъ и сообщаютъ прочность образованіямъ языка, которыя безъ этихъ внѣшнихъ вліяній могли-бы быть лишь временными.
Эти факты ясно указываютъ, гдѣ мы должны искать истинное и существенное различіе уровня развитія языковъ. Прочный ростъ возвышаетъ цѣнность какъ культуры, такъ и языка. Тѣ языки достигаютъ высшей ступени развитія, средства которыхъ доросли до наибольшей выразительности, не впадая, вслѣдствіе излишества, въ неясность, которые даютъ самыя полныя, ясныя и краткія средства выраженія для конкретныхъ и для абстрактныхъ понятій. Отсюда слѣдуетъ, что между развитіемъ языка и культуры долженъ существовать параллелизмъ, такъ какъ высшая культура употребляетъ и создаетъ наиболѣе богатыя средства словеснаго выраженія. Независимо отъ различій въ строеніи языка, носители высшихъ культуръ должны пользоваться языками, заслуживающими названія орудій по преимуществу. Подъ этими послѣдними мы разумѣемъ не такія орудія, которыя всего лучше соотвѣтствуютъ цѣли, для какой они предназначены: въ дѣйствительности, простымъ потребностямъ австралійцевъ
