щаго пути. Далѣе, какъ ни велико было значеніе и вліяніе языковъ, въ качествѣ первой опоры въ умственномъ развитіи человѣчества, они имѣютъ весьма мало цѣны для доказательства внутреннихъ различій послѣдняго. Тогда какъ дикій охотничій народъ бушменовъ говоритъ на богатомъ языкѣ съ тонкимъ строеніемъ, мы находимъ, согласно воззрѣніямъ теоріи развитія, самый простѣйшій языкъ, китайскій, не знающій флексій, съ его 450 коренными словами; которыя, подобно камнямъ, приходится то складывать, то разбирать; у народа, развившаго наиболѣе высокую и прочную культуру Азіи. При этихъ условіяхъ можно строить генеалогическое дерево языковъ, но не надо предполагать, что мы вмѣстѣ съ тѣмъ уясняемъ и генеалогію человѣчества, ввиду того, что языкъ низшей организаціи употребляется однимъ изъ высшихъ народовъ, а высоко организованный — однимъ изъ низшихъ. Новѣйшее языкознаніе не ожидаетъ уже, повидимому, такъ много, какъ въ прежнее время, отъ генеалогическаго дерева всѣхъ языковъ, отъ дерева всемірнаго языка. То, что прежде пробивалось въ качествѣ односложнаго языка у корня генеалогическаго дерева, кажется теперь столь бѣднымъ и неподвижнымъ не вслѣдствіе регресса, а вслѣдствіе застоя; съ другой стороны, южно-африканскіе языки, щелкающіе звуки которыхъ имѣютъ сходство съ чириканьемъ птицъ и другими голосами животныхъ, кажутся не столько остатками животнаго состоянія, сколько „характернымъ выраженіемъ лѣности и недоразвитости языка“. Теперь уже нельзя больше услышать о какомъ-либо первичномъ языкѣ; въ этой области видятъ только развитыя и регрессивныя формы.
Всемірность языка есть простой результатъ факта, что всѣ части человѣчества существуютъ достаточно давно, чтобы развить зачатки своей способности къ языку до той ступени, на которой мы придаемъ имъ названіе языковъ. Не только нѣмые (alali) Геккеля давно уже пришли въ забвеніе; и всѣ послѣдовавшіе за ними, говорившіе неразвитыми, дѣтскими языками, не существуютъ болѣе. Универсальность идетъ еще далѣе: она заключается въ томъ, что различія въ степени организаціи нынѣшнихъ языковъ весьма незначительны. Языки сходны въ этомъ отношеніи съ нѣкоторыми всемірными искусствами или орудіями, которыя у дикихъ народовъ не хуже, чѣмъ у культурныхъ. Вопросъ о всемірности языка находится въ одинаковомъ положеніи съ общераспространенностью религіозныхъ понятій, художественныхъ стремленій и простыхъ орудій. Въ основѣ языка лежитъ стремленіе къ общенію; поэтому онъ не есть продуктъ отдѣльнаго человѣка, а человѣка общественнаго и историческаго. Для этого общенія и посредствомъ его, мы пріобрѣтаемъ наши первыя познанія; оно развиваетъ и обогащаетъ языкъ и создаетъ его единство, ограничивая произволъ діалектическихъ измѣненій. Мы говоримъ для того, чтобы насъ понимали; мы слушаемъ и учимся, чтобы понимать, и говоримъ понятнымъ образомъ, какъ другіе, а не такъ, какъ намъ хочется. Въ этомъ отношеніи языкъ всего понятнѣе и общѣе выраятетъ вліяніе общественной жизни, ограничивающее все индивидуальное.
Всѣ языки настоящаго времени стары сами по себѣ или исходятъ отъ старыхъ поколѣній; всѣ они носятъ слѣды историческаго развитія и всѣ уже значительно удалились отъ перваго начала; для ихъ пониманія языкознаніе отказалось уже отъ теоріи „вау-вау“. Исходя изъ подвижного рта живого человѣка и оставаясь близкимъ его душѣ, исходной точкѣ проявленія жизни, языкъ носитъ на себѣ признакъ жизненности — постоянную измѣнчивость. Онъ переживаетъ поколѣнія тѣхъ, которые говорили на немъ, но живетъ съ ними и испытываетъ измѣненія. Подъ конецъ и онъ умираетъ. Древне-египетскій языкъ умеръ еще раньше египетской культуры; древне-греческій языкъ недолго пережилъ самостоятельное существованіе греческаго народа; вмѣстѣ съ Римомъ произошелъ упадокъ латинскаго языка. Три языка, названные здѣсь, не умерли бездѣтными: они живутъ
