ваемые люди менѣе цивилизованы, тѣмъ болѣе они привлекательны. Даже во многихъ отношеніяхъ стремившіяся къ болѣе глубокому проникновенію въ народную жизнь изслѣдованія Кука, Форстера, Барроу и Лихтенштейна для современниковъ представляли по преимуществу романтическій интересъ и мало давали поводовъ къ философскимъ соображеніямъ. Единственный, болѣе значительный толчокъ, данный описаніями путешествій въ концѣ прошлаго вѣка, постепенно возраставшими въ количествѣ, научномъ достоинствѣ и привлекательности, заключался въ разрушеніи вѣры въ счастливое естественное состояніе, которое со временъ Руссо считалось наиболѣе желательнымъ, но которое могло быть осуществлено только въ уединеніи первобытныхъ лѣсовъ и на блаженныхъ островахъ. Его искали, но нигдѣ не находили. Какимъ разочарованіемъ это было для чувствительныхъ читателей „Индѣйской хижины“ или описаній Георга Форстера райской жизни таитянъ!
Изученіе дикихъ народовъ медленно перемѣщалось изъ перспективы сердца въ перспективу ума; при этомъ послѣдніе нѣсколько понижались, приблизительно настолько, насколько ихъ умственная жизнь дальше отстоитъ отъ нашей, чѣмъ выраженія ихъ чувствъ, которыя предпочтительно изучались до тѣхъ поръ. Явилась идея о слояхъ въ развитіи народовъ, причемъ, не столько на основаніи фактическихъ соображеній, сколько на основаніи общаго чувства, некультурные народы должны были играть роль какого-то разнороднаго фундамента человѣчества. Легко понять почти страстную потребность найти основаніе въ мірѣ фактовъ для смѣлой системы ученія о развитіи, и, хотя мы не вездѣ присоединяемся къ этому чувству, нельзя не признать, что оно и въ изученіи жизни народовъ вызвало движеніе, обнаружившее многія плодотворныя истины. Въ каждой области всего труднѣе изслѣдованіе начальныхъ стадій; но именно къ этой глубочайшей задачѣ, нѣкогда остававшейся въ пренебреженіи, послѣдователи теоріи развитія отнеслись и въ этнографіи съ замѣчательнымъ единствомъ взглядовъ. Выводы ихъ, отрицательные или положительные, одинаково заслуживаютъ признательности. Имъ принадлежитъ заслуга собранія для науки богатаго фактическаго матеріала, отъ начала ихъ изслѣдованій исходитъ основательное изученіе того, что нѣсколько преждевременно было названо первобытнымъ состояніемъ человѣчества.
Обязанные признательностью этимъ подготовительнымъ работамъ, мы, однако, съ ихъ заключеніями согласиться не можемъ. Онѣ ищутъ повсюду „первобытныхъ состояній“ и „развитія“, но развѣ мы не имѣемъ права смотрѣть съ нѣкоторымъ недовѣріемъ на область такихъ изысканій, которыя уже знаютъ заранѣе, что̀ они найдутъ? Опытъ показываетъ, какъ близко при этомъ лежитъ опасность предвзятыхъ понятій. Находясь подъ впечатлѣніемъ одной возможности, иногда слишкомъ мало обращаютъ вниманія на другія. Если изслѣдователь, проникнутый идеей развитія, встрѣчаетъ народъ, который въ нѣкоторыхъ, и даже во многихъ, отношеніяхъ, стоитъ позади своихъ сосѣдей, это „позади“ невольно обращается въ „ниже“, т. е. въ болѣе низкую ступень лѣстницы, по которой человѣчество поднялось отъ первобытнаго состоянія до высшаго уровня культуры. Это—противовѣсъ односторонней идеи, будто человѣкъ явился на свѣтъ цивилизованнымъ существомъ, но затѣмъ регрессивное вырожденіе сдѣлало его такимъ, какимъ онъ является въ некультурныхъ народахъ. Подобно тому, какъ выше упомянутая идея развитія пользовалась сочувствіемъ естествоиспытателей, эта идея регресса находила, по легко понятнымъ причинамъ, самый благосклонный пріемъ у изслѣдователей религіи и языковъ народовъ. Между тѣмъ въ настоящее время она далеко отодвинута на задній планъ, по нашему мнѣнію, даже слишкомъ далеко. Она угрожаетъ изслѣдованію меньшей опасностью, чѣмъ рѣзко противоположное ей воззрѣніе, согласно которому, въ отвлеченномъ пониманіи его, является слѣдующее заключеніе: въ человѣчествѣ существуетъ
