Народные комиссары презрительно усмѣхаются, о, конечно! Но это меня не убиваетъ. Да, я мучительно и тревожно люблю Россію, люблю русский народъ.
Мы, русскіе, народъ, еще не работавшій свободно, не успѣвшій развить всѣ свои силы, всѣ способности, и когда я думаю, что революція дастъ намъ возможность свободной работы, всесторонняго творчества, — мое сердце наполняется великой надеждой и радостью даже въ эти проклятые дни, залитые кровью и виномъ.
Отсюда начинается линія моего рѣшительнаго и непримиримаго расхожденія съ безумной дѣятельностью народныхъ комиссаровъ.
Я считаю идейный максимализмъ очень полезнымъ для расхлябанной русской души, — онъ долженъ воспитать въ ней великіе и смѣлые запросы, вызвать давно необходимую дѣеспособность, активизмъ, развить въ этой вялой душѣ иниціативу и вообще — оформить и оживить ее.
Но практическій максимализмъ анархо-коммунистовъ и фантазеровъ изъ Смольнаго — пагубенъ для Россіи и, прежде всего, — для русскаго рабочаго класса.
Народные комиссары относятся къ Россіи, какъ къ матеріалу для опыта, русскій народъ для нихъ — та лошадь, которой ученые бактеріологи прививаютъ тифъ для того, чтобъ лошадь выработала въ своей крови противотифозную сыворотку. Вотъ именно такой жестокій и заранѣе обреченный на неудачу опытъ производятъ комиссары надъ русскимъ народомъ, не думая о томъ, что измученная, полуголодная лошадка можетъ издохнуть.
Реформаторамъ изъ Смольнаго нѣтъ дѣла до России, они хладнокровно обрекаютъ ее въ жертву своей грезѣ о всемірной или европейской революціи.
Въ современныхъ условіяхъ русской жизни нѣтъ мѣста для соціальной революціи, ибо нельзя же, по щучьему велѣнью, сдѣлать социалистами 85% крестьянскаго населенія страны, среди котораго нѣсколько десятковъ милліоновъ инородцевъ кочевниковъ.
Народные комиссары презрительно усмехаются, о, конечно! Но это меня не убивает. Да, я мучительно и тревожно люблю Россию, люблю русский народ.
Мы, русские, народ, ещё не работавший свободно, не успевший развить все свои силы, все способности, и когда я думаю, что революция даст нам возможность свободной работы, всестороннего творчества, — моё сердце наполняется великой надеждой и радостью даже в эти проклятые дни, залитые кровью и вином.
Отсюда начинается линия моего решительного и непримиримого расхождения с безумной деятельностью народных комиссаров.
Я считаю идейный максимализм очень полезным для расхлябанной русской души, — он должен воспитать в ней великие и смелые запросы, вызвать давно необходимую дееспособность, активизм, развить в этой вялой душе инициативу и вообще — оформить и оживить её.
Но практический максимализм анархо-коммунистов и фантазёров из Смольного — пагубен для России и, прежде всего, — для русского рабочего класса.
Народные комиссары относятся к России, как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой учёные бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть.
Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают её в жертву своей грёзе о всемирной или европейской революции.
В современных условиях русской жизни нет места для социальной революции, ибо нельзя же, по щучьему велению, сделать социалистами 85% крестьянского населения страны, среди которого несколько десятков миллионов инородцев кочевников.
