способъ, какимъ воспитываютъ дѣтей, то намъ останется только удивляться, что среди той порчи нравовъ, на которую отовсюду раздаются жалобы, на свѣтѣ все еще остается хоть какой-нибудь слѣдъ добродѣтели. Въ самомъ дѣлѣ, можно ли назвать хоть одинъ порокъ, вкусъ къ которому не прививался бы къ дѣтямъ ихъ родителями или кормилицами, и сѣмена котораго не бросались бы въ ихъ душу, лишь только она сдѣлается способной воспринимать впечатлѣнія. Я говорю здѣсь не о примѣрахъ, которые дѣти видятъ передъ собой и которые сами по себѣ достаточно побудительны; я хочу сказать, что дѣтей прямо учатъ пороку и намѣренно отклоняютъ отъ пути добродѣтели.
Еще прежде чѣмъ они начали ходить, ихъ пріучаютъ уже къ насилію, мести и жестокости. „Ударь меня, а я его ударю“ вотъ урокъ, который дѣти слышатъ чуть не ежедневно. Это считается пустяками, потому что руки ребенка не въ состояніи еще причинить боль. Но скажите, пожалуйста, развѣ это не развращаетъ его души, развѣ этимъ не внушается ему насиліе и жестокость? Если пріучать его, когда онъ малъ, бить и колотить при помощи чужихъ рукъ и радоваться при видѣ чужого страданія, то не значитъ ли это подготовлять его къ продѣлыванію того же самаго и впослѣдствіи, когда онъ будетъ настолько силенъ, чтобы заставить почувствовать тяжесть своего кулака и станетъ бить уже съ опредѣленнымъ намѣреніемъ?
Одѣянія нашего тѣла предназначенныя служить скромности, теплу и прикрытію, становятся для дѣтей, благодаря глупости или порочности родителей, предметомъ совершенно иного назначенія; изъ нихъ дѣлаютъ предметъ тщеславія и гордости. Ребенку внушаютъ страсть къ новому платью, потому что оно красиво; а когда маленькая дѣвочка наряжена въ новое платьице и причесана на модный ладъ, то развѣ мать не учитъ ее восхищаться самой собой, называя ее „своей маленькой царицей“, „своей принцессой“? Такимъ образомъ, дѣти уже тщеславятся своимъ платьемъ, еще прежде чѣмъ сумѣютъ сами надѣть его. И почему бы имъ и впо-
