пока они малы, правилами и наставленіями насчетъ манеръ, тѣмъ не менѣе есть одинъ родъ невѣжливости, который весьма легко можетъ перейти и въ зрѣлый возрастъ, если во время не остановить его въ дѣтствѣ, а именно, страсть перебивать другихъ, когда они говорятъ, и останавливать ихъ какимъ-нибудь противорѣчіемъ. Не знаю ужъ, происходитъ ли эта страсть поправлять другихъ и не упускать такимъ образомъ случая блеснуть своими талантами отъ привычки къ диспутированію и отъ связанной съ этимъ искусствомъ репутаціи умника и ученаго (какъ будто умѣнье диспутировать есть единственное доказательство знанія),—фактъ тотъ, что ученые по профессіи наиболѣе подвержены этому недостатку. Вообще же не можетъ быть большей неотесанности, какъ перебивать другого среди его рѣчи: если при этомъ мы и не обнаруживаемъ нелѣпаго и смѣшного намѣренія отвѣчать человѣку, не зная еще, что онъ хотѣлъ сказать, то во всякомъ случаѣ мы явно выражаемъ этимъ, что намъ наскучило слушать его дальше, и что пренебрегая его рѣчами, какъ мало интересными для общества, мы желаемъ, чтобы оно слушало насъ, какъ имѣющихъ сказать нѣчто гораздо болѣе достойное его вниманія. Подобное поведеніе свидѣтельствуетъ о крайнемъ неуваженіи къ другимъ и не можетъ не быть оскорбительнымъ, а между тѣмъ почти всякое перебиваніе сопряжено съ этимъ; если же сюда присоединится, какъ это нерѣдко бываетъ, выставленіе на видъ какихъ-нибудь ошибокъ или умышленное противорѣчіе тому, что говорится, то это свидѣтельствуетъ объ еще большей гордости и самомнѣніи, такъ какъ такимъ образомъ мы становимся непрошенными учителями, претендуя поправлять другихъ и отмѣчать ихъ ошибки.
Я не хочу этимъ сказать, что въ собесѣдованіи нетерпимы никакіе споры и разногласія. Это значило бы отказаться отъ самой важной выгоды, доставляемой обществомъ, и лишиться той пользы, которая получается изъ общенія съ умными людьми; ибо противоположности взглядовъ, открывая намъ вещи съ разныхъ сторонъ, въ ихъ различныхъ видахъ,
