германского государства было весьма серьезно. Это несомненно, по крайней мере, в отношении ко всему образованному немецкому обществу, не исключая огромнейшего большинства самых красных демократов и радикалов. Можно думать, догадываться, надеяться, что в немецком пролетариате живет противосоциальный инстинкт, который быть может его сделает способным к завоеванию свободы, потому что он несет то же экономическое ярмо и которое также ненавидит как и пролетариат других стран, и потому, что ни ему, ни другим нет возможности освободиться от экономического рабства, не разрушив много-вековую тюрьму, называемую государством. Возможно только предполагать и надеяться, ибо фактических доказательств на это нет, напротив, мы видели, что не только в 1848 г. но и в настоящее время немецкие работники слепо повинуются своим предводителям; тогда как предводители, организаторы социально-демократической партии, немецких работников ведут их не к свободе и не к интернациональному братству, а прямо под ярмо пангерманского государства.
В 1848 г. немецкие радикалы, как мы заметили выше, нашлись в печальной трагикомической необходимости бунтовать против государственной власти, чтобы заставить ее сделаться сильнее и шире. Значит они не только не хотели ее разрушить, напротив, самым нежным образом пеклись о ее сохранении в то время, как боролись против нее. Значит вся действительность их была разбита и парализирована в своем существе. Действия власти не представляли такого противоречия. Она, нисколько не задумываясь, хотела задушить, во что бы то ни стало, своих странных непрошеных и беспокойных друзей, демократов. Что радикалы думали не о свободе, а о создании империи, достаточно привести тот факт, что франкфуртское собрание, в котором уже торжествовали демократы, предложило импера-
