бродѣтели. Хотя аргументація неизучимости добродѣтели ве-дена Платономъ "казисто," какъ выразился однажды Аристотель, но вся сила доказательства падаетъ только на то простое наблюденіе, что нѣтъ учителей добродѣтели и что сами добродѣтельные люди, какъ Ѳемистоклъ и другіе, при всемъ конечно желаніи, не могли уподобить себѣ въ добродѣтели своихъ дѣтей. Что касается до втораго положенія, что правильное мнѣніе, которое можетъ быть руководящимъ мотивомъ добродѣтели, также не подлежитъ изученію, то доказательство его дано въ томъ, что правильное мнѣніе не есть знаніе. Послѣднее положеніе, какъ извѣстно, составляетъ одно изъ основныхъ положеній Платоновой философіи, и Сократъ въ нашемъ мѣстѣ энергически высказываетъ его, утверждая, что изъ небольшой сферы того, что онъ знаетъ, это именно онъ считаетъ однимъ изъ своихъ подлинныхъ знаній (98. В.).
Мы знаемъ теперь весь ходъ мысли Платона о добродѣтели, какъ изложена она имъ въ Менонѣ — начиная съ убѣжденія его въ незнаніи что такое добродѣтель и оканчивая положеніемъ, что источникъ ея въ человѣкѣ есть правильное мнѣніе, которое вовсе не то что знаніе, — категорически утверждаетъ философъ, какъ свое основное убѣжденіе. Что же наконецъ такое для Платона добродѣтель? повторимъ и мы этотъ вопросъ, какъ повторилъ его самъ Платонъ, оканчивая свое сочиненіе. Здѣсь мы снова обращаемся къ вопросу о томъ, что есть добродѣтель. Но это возвращеніе должно перенести насъ въ другую сферу мышленія Платона, въ сферу метафизики. Это та сфера, въ которой мысль нашего философа оказывается διαλεκτικώτερον. Въ этой сферѣ многія знакомыя намъ доселѣ понятія способны получить новыя опредѣленія, новыя содержанія, и на мѣсто прежнихъ комбинацій и отношеній ихъ, данныхъ въ опытѣ, могутъ выступить новыя ихъ комбинаціи, новыя отношенія. Здѣсь въ сферѣ метафизики, по всему вопросу о добродѣтели, мы имѣемъ дѣло преимущественно съ понятіями: знанія, блага, истиннаго мнѣнія и божественной судьбы или доли.
бродетели. Хотя аргументация неизучимости добродетели ве-дена Платоном "казисто," как выразился однажды Аристотель, но вся сила доказательства падает только на то простое наблюдение, что нет учителей добродетели и что сами добродетельные люди, как Фемистокл и другие, при всём конечно желании, не могли уподобить себе в добродетели своих детей. Что касается до второго положения, что правильное мнение, которое может быть руководящим мотивом добродетели, также не подлежит изучению, то доказательство его дано в том, что правильное мнение не есть знание. Последнее положение, как известно, составляет одно из основных положений Платоновой философии, и Сократ в нашем месте энергически высказывает его, утверждая, что из небольшой сферы того, что он знает, это именно он считает одним из своих подлинных знаний (98. В.).
Мы знаем теперь весь ход мысли Платона о добродетели, как изложена она им в Меноне — начиная с убеждения его в незнании что такое добродетель и оканчивая положением, что источник её в человеке есть правильное мнение, которое вовсе не то что знание, — категорически утверждает философ, как свое основное убеждение. Что же наконец такое для Платона добродетель? повторим и мы этот вопрос, как повторил его сам Платон, оканчивая свое сочинение. Здесь мы снова обращаемся к вопросу о том, что есть добродетель. Но это возвращение должно перенести нас в другую сферу мышления Платона, в сферу метафизики. Это та сфера, в которой мысль нашего философа оказывается διαλεκτικώτερον. В этой сфере многие знакомые нам доселе понятия способны получить новые определения, новые содержания, и на место прежних комбинаций и отношений их, данных в опыте, могут выступить новые их комбинации, новые отношения. Здесь в сфере метафизики, по всему вопросу о добродетели, мы имеем дело преимущественно с понятиями: знания, блага, истинного мнения и божественной судьбы или доли.
