гипотезъ (мы знаемъ что Кеплеръ перебралъ девятнадцать), которыя онъ принужденъ отбросить послѣдовательно одну за другою, а иногда, пожалуй, онъ кончаетъ, не находя ни одной лучшей. Но всѣ эти попытки, повѣрки, сомнѣнія и отверженія скрыты внутри его, въ его собственной студіи. Онъ оглядывается на нихъ безъ интереса, иногда даже съ недовольствомъ и всего менѣе рѣшается описывать ихъ подробно, какъ предметы интересные для другихъ" (Plato. Vol. I. стр. 240). Между тѣмъ Платонъ, какъ утверждаетъ Гротъ, излагаетъ въ своихъ сочиненіяхъ самый процессъ своего мышленія, самое исканіе истины.
Основное достоинство такого мышленія состоитъ въ той логической сознательности, къ какой приходитъ оно относительно себя путемъ критики опытныхъ понятій. Эта сознательность, безспорно, есть начало и условіе научности знаній. Дѣйствительно, научность свѣдѣній состоитъ въ той сознательности, къ которой мы приводимъ ихъ въ своемъ мышленіи чрезъ повѣрку ихъ годности и истинности по общимъ началамъ нашего разумѣнія всѣхъ явленій. Изъ всѣхъ философовъ древности никто, можетъ быть, не послужилъ такъ усердно этому дѣлу выясненія понятій по общимъ законамъ нашего мышленія и раскрытію всей той важности, которую имѣютъ эти законы для опредѣленія научнаго достоинства пріобрѣтаемыхъ нами въ опытѣ свѣдѣній, какъ Платонъ во всѣхъ своихъ діалогахъ. Справедливость требуетъ однако замѣтить, что Платонъ гораздо болѣе сознавалъ эти законы непосредственно въ самомъ актѣ своего мышленіе, чѣмъ простудировалъ ихъ научнымъ образомъ. Даже Аристотель, который вообще трактовалъ этотъ вопросъ объективнѣе Платона, не анализировалъ его однако систематически. Только Кантъ и философія послѣ него создали изъ вопроса о формахъ и законахъ нашего мышленія особую науку, которая, или какъ критика чистаго разума, или какъ ученіе о познаніи (Wissenschafts — Wissens — Erkenntniss-lehre) безспорно, должна имѣть значеніе базиса для всѣхъ прочихъ философскихъ наукъ. Но тѣмъ не менѣе первое горячее
гипотез (мы знаем что Кеплер перебрал девятнадцать), которые он принужден отбросить последовательно одну за другою, а иногда, пожалуй, он кончает, не находя ни одной лучшей. Но все эти попытки, поверки, сомнения и отвержения скрыты внутри его, в его собственной студии. Он оглядывается на них без интереса, иногда даже с недовольством и всего менее решается описывать их подробно, как предметы интересные для других" (Plato. Vol. I. стр. 240). Между тем Платон, как утверждает Грот, излагает в своих сочинениях самый процесс своего мышления, самое искание истины.
Основное достоинство такого мышления состоит в той логической сознательности, к какой приходит оно относительно себя путем критики опытных понятий. Эта сознательность, бесспорно, есть начало и условие научности знаний. Действительно, научность сведений состоит в той сознательности, к которой мы приводим их в своем мышлении чрез поверку их годности и истинности по общим началам нашего разумения всех явлений. Из всех философов древности никто, может быть, не послужил так усердно этому делу выяснения понятий по общим законам нашего мышления и раскрытию всей той важности, которую имеют эти законы для определения научного достоинства приобретаемых нами в опыте сведений, как Платон во всех своих диалогах. Справедливость требует однако заметить, что Платон гораздо более сознавал эти законы непосредственно в самом акте своего мышление, чем простудировал их научным образом. Даже Аристотель, который вообще трактовал этот вопрос объективнее Платона, не анализировал его однако систематически. Только Кант и философия после него создали из вопроса о формах и законах нашего мышления особую науку, которая, или как критика чистого разума, или как учение о познании (Wissenschafts — Wissens — Erkenntniss-lehre) бесспорно, должна иметь значение базиса для всех прочих философских наук. Но тем не менее первое горячее
