ки, обозначающіе содержаніе, которое можно знать только въ явленіяхъ, а не въ логическомъ опредѣленіи и которое можетъ быть сообщено другимъ не чрезъ операцію мышленія, но только такимъ путемъ, если мы поставимъ ихъ въ такія условія, въ которыхъ содержаніе этихъ представленій будетъ доступно имъ самимъ непосредственно въ явленіяхъ.....
Что касается до понятія добродѣтели, то опытъ опредѣленія — этой наиболѣе строгой формы логическаго мышленія — тотчасъ убѣждаетъ въ томъ, что содержаніе этого понятія есть только матеріалъ данный непосредственно нашему нравственному чувству. Въ самомъ дѣлѣ, повидимому, понятіе добродѣтели есть родъ видовъ, какъ-то: справедливости, храбрости, честности и т. д. но это только повидимому, ибо никакой отдѣльный признакъ не отличаетъ субстанціально одного подобнаго вида отъ другаго и всѣхъ видовъ отъ рода, какъ доказано это самимъ Платономъ. Напротивъ указаніе на признаки одной добродѣтели равносильно въ нашемъ мышленіи съ указаніемъ на содержаніе всей добродѣтели, а то, что могло бы имѣть значеніе признака вообще добродѣтели, совпадаетъ въ нашемъ мышленіи съ какимъ либо видомъ ея (73. Е.). Отсюда легко понять, что субординація, въ формѣ которой мы можемъ мыслить отношеніе разныхъ добродѣтелей къ добродѣтели вообще, въ дѣйствительности не есть субординація понятій, но представленій, такъ что сама добродѣтель для мышленія есть только представленіе, субординирующее подъ собою рядъ другихъ представленій, подобно тому какъ въ представленіи цвѣтъ мы субординируемъ цѣлый рядъ цвѣтовъ и т. д. Какъ каждый цвѣтъ логически есть весь цвѣтъ, такъ и каждая добродѣтель логически есть вся добродѣтель. Части добродѣтели не относятся въ мышленіи другъ къ другу такъ, какъ относятся видовыя субстанціи къ роду. Напротивъ въ понятіяхъ, напримѣръ, справедливости, честности для мышленія нѣтъ ничего такого, что дѣлая ту и другую добродѣтелью, могло бы быть отдѣлено отъ того, въ силу чего справедливость есть справедливость и отличается
ки, обозначающие содержание, которое можно знать только в явлениях, а не в логическом определении и которое может быть сообщено другим не чрез операцию мышления, но только таким путем, если мы поставим их в такие условия, в которых содержание этих представлений будет доступно им самим непосредственно в явлениях.....
Что касается до понятия добродетели, то опыт определения — этой наиболее строгой формы логического мышления — тотчас убеждает в том, что содержание этого понятия есть только материал данный непосредственно нашему нравственному чувству. В самом деле, по-видимому, понятие добродетели есть род видов, как-то: справедливости, храбрости, честности и т. д. но это только по-видимому, ибо никакой отдельный признак не отличает субстанциально одного подобного вида от другого и всех видов от рода, как доказано это самим Платоном. Напротив указание на признаки одной добродетели равносильно в нашем мышлении с указанием на содержание всей добродетели, а то, что могло бы иметь значение признака вообще добродетели, совпадает в нашем мышлении с каким либо видом её (73. Е.). Отсюда легко понять, что субординация, в форме которой мы можем мыслить отношение разных добродетелей к добродетели вообще, в действительности не есть субординация понятий, но представлений, так что сама добродетель для мышления есть только представление, субординирующее под собою ряд других представлений, подобно тому как в представлении цвет мы субординируем целый ряд цветов и т. д. Как каждый цвет логически есть весь цвет, так и каждая добродетель логически есть вся добродетель. Части добродетели не относятся в мышлении друг к другу так, как относятся видовые субстанции к роду. Напротив в понятиях, например, справедливости, честности для мышления нет ничего такого, что делая ту и другую добродетелью, могло бы быть отделено от того, в силу чего справедливость есть справедливость и отличается
