лозной промышленности, не следовало бы въ тйхъ м^стахъ на резать переселенческих!, участовъ, какъ это ныне делается. Т о, что мне поразсказали о нар'Ьзкахъ для переселенцевъ въ Т арскихъ (более восточныхъ и лежащихъ ю ж нее Тобольска) л'Ьсахъ, да о громадныхъ тамъ лесныхъ н ож а р ахъ — достойно было бы особа го изложешя, но я не считаю это описаш е отвечающимъ цели нашей поездки, а упомяну только о томъ, что «фабрикащя сухостой наго л еса » и ведетъ свое начало отъ разбора явленш, нроисш едшихъ въ Тарскихъ л еса хъ , когда туда стали направлять переселенцевъ. Отъ губернатора же узналъ, что м н опе, даже боль шинство лесны хъ, изъ этихъ тарскихъ переселенцевъ не удержа лись на м е ст е , стали переходить на д р уи я , бо.гЬе пригодныя къ земледелш , м естн ости Сибири, а такихъ м есть еще не мало. Пр1ехалъ ко мн’Ь тогда ж е, когда шли предшествующее разго воры, местный иромышленникъ Александръ Адр1ановичъ Сыромятниковъ, семью котораго знавалъ въ д етстве. Онъ купили часть земель, принадлежавшихъ къ тому стеклянному заводу, въ селе Аремзянскомъ, где прошло мое первое детство, и щ нёхалъ звать туда, чему я былъ очень радъ, такъ какъ и безъ того намерена былъ ех а ть въ село Арем зянское. Условились на субботу (3 iro.ia). Такъ прошло все утро. Обедали у милой хозяйки дома съ ея младшими детьми. И хъ разсказы про кедровыя шишки и про «се р к у » (почти высохш ую живицу лиственницы), которую въ Сибири жуютъ в с е дети, живо напомнили мне и свое детство, а когда на столе явилась ароматная «к н я ж ен и к а»— ягода изъ ягодъ, когда вспо мнилось ея такое м нож ество около завода, где мы жили, что мы дети, бывало, ложились п росто на землю, чтобы, поворачивая только голову, наслаждаться ею всласть, тогда выступили въ ум е картины давнлго прошлаго съ поразительностш и захотел ось п оск ор ее на Аремзявку. П осл е обеда поехалъ отдать иочтеш е лицамъ, съ которыми вновь познакомился, и заехалъ на ту улицу, где былъ напгь уют ный домъ. Онъ оказался сгоревш имъ несколько .rim . тому назадъ; на его мЬсте поросла трава и паслись две коровы. А кругомъ въ улице «на г о р е » и на « б у г р е » , где въ наше время на виду всего города действительно «жгли латынь», торж ествуя окончаш е гимназическаго курса, — кругомъ все, все тож е, начиная съ досчатыхъ тротуаровъ и уличной мякоти. Тутъ въ сотый разъ под твердилось то, что сказано про «дымъ отечества», и не ходелось оторваться отъ этой полупустынной улицы. В отъ въ этомъ покри вившемся дом е М елковыхъ жилъ тотъ старичекъ портной Яковъ Васильевичъ Вакаринъ, съ которымъ насъ — детей — отпускала бы вало маменька и «подъ Чуваш и», въ лагерь, слушать зорю и даже въ И вановскш монастырь. Вотъ домъ, где жили подруги моихъ сестеръ, Прамоновы. А тутъ жили почтенные и всем и уважаемые декабристы Фонвизинъ, здесь Анненковъ, тутъ М уравьевъ, близкие
лезной промышленности, не следовало бы в тех местах нарезать переселенческих участков, как это ныне делается. То, что мне порассказали о нарезках для переселенцев в Тарских (более восточных и лежащих южнее Тобольска) лесах, да о громадных там лесных пожарах — достойно было бы особого изложения, но я не считаю это описание отвечающим цели нашей поездки, а упомяну только о том, что «фабрикация сухостойного леса» и ведёт своё начало от разбора явлений, происшедших в Тарских лесах, когда туда стали направлять переселенцев. От губернатора же узнал, что многие, даже большинство лесных, из этих тарских переселенцев не удержались на месте, стали переходить на другие, более пригодные к земледелию, местности Сибири, а таких мест ещё не мало.
Приехал ко мне тогда же, когда шли предшествующие разговоры, местный промышленник Александр Адрианович Сыромятников, семью которого знавал в детстве. Он купил часть земель, принадлежавших к тому стеклянному заводу, в селе Аремзянском, где прошло моё первое детство, и приехал звать туда, чему я был очень рад, так как и без того намерен был ехать в село Аремзянское. Условились на субботу (3 июля). Так прошло всё утро. Обедали у милой хозяйки дома с её младшими детьми. Их рассказы про кедровые шишки и про «серку» (почти высохшую живицу лиственницы), которую в Сибири жуют все дети, живо напомнили мне и своё детство, а когда на столе явилась ароматная «княженика» — ягода из ягод, когда вспомнилось её такое множество около завода, где мы жили, что мы дети, бывало, ложились просто на землю, чтобы, поворачивая только голову, наслаждаться ей всласть, тогда выступили в уме картины давнего прошлого с поразительностью и захотелось поскорее на Аремзявку.
После обеда поехал отдать почтение лицам, с которыми вновь познакомился, и заехал на ту улицу, где был наш уютный дом. Он оказался сгоревшим несколько лет тому назад; на его месте поросла трава и паслись две коровы. А кругом в улице «на горе» и на «бугре», где в наше время на виду всего города действительно «жгли латынь», торжествуя окончание гимназического курса, — кругом все, все тоже, начиная с дощатых тротуаров и уличной мякоти. Тут в сотый раз подтвердилось то, что сказано про «дым отечества», и не хотелось оторваться от этой полупустынной улицы. Вот в этом покривившемся доме Мелковых жил тот старичек портной Яков Васильевич Вакарин, с которым нас — детей — отпускала бывало маменька и «под Чуваши», в лагерь, слушать зорю и даже в Ивановский монастырь. Вот дом, где жили подруги моих сестёр, Прамоновы. А тут жили почтенные и всем и уважаемые декабристы Фонвизин, здесь Анненков, тут Муравьев, близкие
